|
РусАрх |
Электронная научная библиотека по истории древнерусской архитектуры
|
Источник: Кавельмахер В.В. Памятники архитектуры древней Александровой Слободы (сборник статей). Владимир, 1995. Все права сохранены.
Материал отсканирован, отформатирован и предоставлен библиотеке «РусАрх» С.В.Заграевским. Все права сохранены.
Размещение в библиотеке «РусАрх»: 2007 г.
В.В. Кавельмахер
Памятники архитектуры древней Александровой Слободы
(сборник статей)
Посвящается директору Александровского музея Алле Сергеевне Петрухно, подарившей автору уникальную возможность завершить свою часть нелегкого труда по исследованию памятников Слободы.
Аннотация
Первый авторский сборник московского архитектора и историка архитектуры В.В.Кавельмахера, знатока раннемосковского и итальянского зодчества, посвящен уникальным постройкам Александровой Слободы. Он завершает более чем 25-летний самоотверженный и кропотливый труд автора над выяснением происхождения памятников ансамбля, уточнением дат их возведения, восстановлением первоначального облика, особенностей стиля и архитектонического декора.
Предназначен для специалистов, занимающихся раннемосковским периодом русского зодчества, представляет интерес для историков архитектуры и всех любителей русского зодчества.
Предисловие музея-заповедника «Александровская слобода»
...Памятники Александровой Слободы — не какие-нибудь провинциальные сооружения, а стоят в первых рядах столичных памятников зодчества и художественно и идейно.
А.И.Некрасов
Слова выдающегося отечественного ученого с каждым годом все ярче и убедительнее подтверждаются исследованиями известного московского архитектора и историка архитектуры В.В.Кавельмахера.
Более 25 лет он занимается изучением памятников Александровой Слободы. Редко провинциальным музеям выпадает счастье на протяжении столь длительного времени сотрудничать со специалистом такого высокого уровня. Прекрасный знаток раннемосковского зодчества, итальянской архитектуры, он исследовал многие памятники Москвы, Подмосковья и центральной России.
В знак глубокой признательности, восхищения талантом и мужеством Вольфганга Вольфганговича Кавельмахера музей «Александровская Слобода» издает первый сборник его научных статей.
ГОСУДАРЕВ ДВОР В АЛЕКСАНДРОВОЙ СЛОБОДЕ КАК ПАМЯТНИК РУССКОЙ ДВОРЦОВОЙ АРХИТЕКТУРЫ 1
Остатки дворцового комплекса Александровой Слободы — ценнейший памятник архитектуры XVI в., сохранившийся в стенах провинциального Успенского монастыря г. Александрова. До нашего времени дошли три дворцовые церкви на погребах и подклетах, пять смежных с ними малых палат, или комнат, церковь «под колоколы» и часть окружавших Государев двор крепостных валов. Археологическими раскопками на территории Государева двора вскрыты фундаменты многочисленных палатных построек.
Имевший вид укрепленного замка, Государев двор был заложен в шести верстах от Старой, или Великой, Слободы Переяславского уезда, в Новом селе Александровском. Строительство началось сразу после завершения Большого Кремлевского дворца в Москве, т.е. после 1508 г. Закончив свой московский двор, Василий III перебрасывает освободившиеся строительные кадры в семейные вотчины и уделы. В первую очередь он украшает новыми постройками свой осенний троицкий путь. В Троице-Сергиевом монастыре он строит обращенные в сторону Слободы кирпичные Святые ворота с надвратной церковью Сергия и ктиторским приделом Василия Парийского, а в конце пути заново возводит свою главную загородную резиденцию — Государев двор с соборной церковью Покрова. Память Сергия великий князь празднует в Троицком монастыре, а Покров — в Слободе, проводя осень в пирах и охотах. В походах его сопровождают двор и великая княгиня. Строительство на обоих концах пути велось одновременно: в 1509 г. был заложен Государев двор с огромной церковью в преддверии дворца, а осенью 1512 г., когда дворец вчерне был закончен и шла его отделка, — Святые ворота. Освящение дворца и ворот происходило с 11 по 15 декабря 1513 г. 11 декабря была освящена Покровская церковь, а 15-го — Святые ворота. В промежутке между этими датами, в течение трех дней, справлялось новоселье. Дошедшая до нас запись на пустых листах троицкого служебника об освящении 11 декабря Покровской церкви заканчивается многозначительной фразой: «Тогды ж князь великий и во двор вшел»2.
Что представлял собой Государев двор, когда в него вошел великий князь? Какие из перечисленных зданий его составляли?
В литературе утвердилось мнение, что из четырех названных церквей и трех изображенных на современной гравюре с видом Слободы палат к эпохе Василия III относятся только Покровская церковь и небольшая столпообразная церковь «под колоколы» Алексея митрополита, выявленная в 40-е гг. нашего века архитектором П.С. Полонским внутри Распятской колокольни. Все остальные здания — в первую очередь домовые церкви Троицкая на Дворце и Успенская в Буграх (название позднее), а также три большие палаты — принято без достаточных оснований относить к так называемому «опричному» периоду в жизни Слободы, к эпохе Ивана Грозного. Последнее не находит подтверждения. Все четыре церковных здания и часть раскопанных палат построены в одно время, из материала сходных кондиций (белый камень и кирпич одного стандарта, однородное связующее, идентичное «якорное», без обухов, связное железо), в технике смешанной кладки, в едином итальянизирующем «графическом» стиле русской придворной архитектуры XVI столетия, с применением одних и тех же узлов и деталей. Из белого камня выложены погреба, подклеты, нижние части стен, столбы наружных ограждений и весь архитектонический декор этих зданий — цоколи, порталы, лопатки, капители и накрывные элементы карнизов; из кирпича — так называемые «верхи» — стены от уровня пят сводов, сами своды (в том числе своды двух жилых подклетов), подкупольные столбы, барабаны, закомары и кокошники, второстепенные элементы декора и оконные обрамления. Использовался кирпич и как декоративный материал. Принцип его использования уникален: между белокаменными лопатками церковных прясел, начиная от цоколя и выше, включая поле закомар, на всех четырех зданиях помещены чисто выложенные кирпичные инкрустации в виде прямоугольных или арочных впадин, с кирпичными же вокруг них ковчегами3. Размеры инкрустаций свидетельствуют, что весь ансамбль выстроен в одном модуле. Так, фасадные инкрустации нижнего яруса Покровского собора и двух его приделов равны (по высоте) фасадным вставкам четверика шатровой Троицкой церкви (5,2 м), а фасадные вставки ее Федоровского придела — инкрустациям цокольного яруса подколоколенной церкви (3 м). Кратные отношения наблюдаются и между наружными параметрами зданий; например, ширина четверика малой крестовокупольной Успенской церкви равна половине четверика большого собора и т.д.
Все узлы и детали слободских церквей отчетливо унифицированы. Корытообразными ковчегами или филенками обработаны белокаменные лопатки Троицкой и Успенской домовых церквей и простенки папертей Покровского собора. Венчающие тяги и капители имеют повсюду один и тот же, восходящий к классическому антаблементу трехчастный профиль. На всех зданиях повторяются наборы цокольных профилей. Все выступающие белокаменные элементы скреплены однотипными скобами4. Однако самым замечательным универсальным приемом, использованным при создании ансамбля, остается изначально открытый характер его кладок — будь то белый камень или кирпич. Облицованные натуральным белым камнем и красным кирпичом стены храмов и палат в момент их постройки (и долгое время спустя) не красились и не белились. В основе колористического решения целого архитектурного комплекса лежал, таким образом, естественный контраст между кирпичным фоном стен и элементами белокаменного декора. Подкрашивались белым левкасом только выполненные из кирпича второстепенные части этого декора, как то: нижние членения карнизов, оконные наличники и архивольты кокошников и закомар. Из-за обилия красных кирпичных вставок, красных барабанов и огромных красных закомар постройки Государева двора должны были восприниматься современниками как «кирпичные». Подобная, открыто западноевропейская стилистика дворца свидетельствует о его единовременном создании, причем задолго до опричнины.
Различались постройки Слободы между собой только объемом и качеством покрывающей их элементы оригинальной «фряжской» резьбы, однако стиль этой резьбы (если не считать специально скопированных с собора Троице-Сергиева монастыря орнаментальных поясов Покровского собора) — единый.
Все храмы Слободы, за исключением церкви «под колоколы», поставлены на подклеты и снабжены папертями трех типов: у соборной церкви — каменные, крытые тесом; у Успенской — каменные, с каменными же сводами; у Троицкой, некогда стоявшей в центре жилой хоромной части дворца, — деревянные. Что касается церкви «под колоколы» Алексея митрополита, то она, будучи бесподклетным, поставленным на землю сооружением, получила тем не менее в интересах всего ансамбля и ложный подклетный ярус, и ложную оригинальной архитектуры паперть со звонницей и лестничным ризалитом (см. статью «Новые исследования Распятской колокольни Успенского монастыря в Александрове» в настоящем сборнике). Данная особенность памятника находит подтверждение в известной гравюре из книги Я. Ульфельдта, где все здания Государева двора, кроме подколоколенной церкви, соединены между собой деревянными переходами.
Все три дворцовые церкви выстроены с приделами и смежными палатами, а Троицкая и Успенская — даже с погребами, что более всего говорит о едином утилитарном замысле строителей. Об архитектуре утраченных больших палат мы имеем возможность судить по извлеченным из раскопок фрагментам, а также на основании знакомства с архитектурой жилого теплого подцерковья домовой Троицкой церкви, состоящего из двойного подклета со сводами красивого рисунка, профилированными импостами под распалубками и резными белокаменными розетками в сводах. Один из сводов, тот, что непосредственно под храмом, расписан кирпичным паркетом по левкасу. Об исключительном богатстве разобранных в монастырский период дворцовых палат косвенно говорит серия подписных замковых розеток в сводах игуменской (или гостевой?) части монастырских келий, явно копирующих какие-то не дошедшие до нас дворцовые постройки.
Фасадные решения восьми церковных объемов (в Слободе было четыре основных церкви и четыре придельных) различаются в зависимости от типа перекрытия. Оба крестовокупольных храма — Покровский и Успенский — были перекрыты по закомарам; четыре бесстолпных придела5 с бесстолпной же домовой Троицкой церковью и колокольня заканчивались массивными некрепованными карнизами с кокошниками. Храмовые верхи этого пышного церковного ансамбля являли картину редкого в нашей архитектуре разнообразия. Если соборная и Успенская церкви и два соборных придела были увенчаны обычными барабанами (барабан Покровской церкви был при этом одним из самых больших в России — 7,2 м в диаметре, а барабан одного из приделов был встроен в соборную закомару), то оба средней величины бесстолпных храма — домовая Троицкая и столпообразная подколоколенная церкви — имели оригинальные, ранее в русской архитектуре не встречавшиеся завершения: церковь Алексея митрополита была купольной, а церковь Троицы — шатровой. Эти новшества говорят об экспериментальном характере небывалого в нашей истории дворцового строительства. В опричный период, при Грозном, оба храма подверглись перестройке. К шатровой Троицкой церкви была пристроена напоминающая дворцовую залу трапезная на погребе и подклете, а церковь Алексея митрополита была обращена в колоссальный шатровый столп-часозвоню. Строительный материал этого периода почти исключительно кирпич, однако стиль перестроенных сооружений при этом соблюден полностью. Поскольку известно, что реконструкция церкви «под колоколы» была вызвана необходимостью поместить при ней вывезенный из разгромленного Новгорода 500-пудовый Пименовский колокол (для чего при новом здании была выстроена огромная звонница на столбах), мы получаем возможность датировать новый строительный период в жизни Слободы 70-ми гг. XVI в. К 70-м гг. должна быть отнесена и фресковая роспись Покровской и Троицкой церквей (Успенская и Алексеевская дворцовые церкви никогда не расписывались).
Таким образом, имевшая место в опричный период и вскользь отмеченная источниками6 реконструкция Государева двора получила в процессе исследования всестороннее подтверждение, однако объем нового строительства оказался при этом сильно преувеличенным. Две из четырех дворцовые церкви, ранее относимые нашей наукой ко второй половине XVI в. (и как оказалось, с полным основанием ввиду их шатровой формы), в действительности оказались всего лишь перестроенными сооружениями — с явными признаками не одного, а двух строительных периодов. Поскольку Слобода после смерти в 1581 г. царевича Ивана Ивановича была навсегда оставлена Грозным, серьезных оснований для выдвижения каких-либо иных датировок не остается.
Что касается приписываемой эпохе Ивана Грозного Успенской церкви, то поводом для этой достаточно произвольной атрибуции (Троицкая и Успенская церкви построены одной рукой — одна на половине великого князя, другая — на половине великой княгини) послужила поздняя монастырская легенда, согласно которой вблизи северного Никольского придела Успенского храма существовал особый (чуть ли не «опричный») двор с палатой — будто бы самого Ивана Грозного, жившего в Слободе келейно. Источник этой легенды ясен. В писцовых книгах Переяславского уезда 20-х гг. XVII в. имеется одна и та же загадочная фраза о некоем приделе Николая чудотворца. После обычного «...город осыпной..., а в нем храм каменный Покров пресвятые Богородицы...» следует: «В городе же в осыпи место, что бывал Государев двор, придел Николая чудотворца, Живоначальные Троицы, Алексея митрополита, Успения пресвятые Богородицы...» В данном описании вызывают недоумение три момента. Во-первых, писцовые книги как бы отделяют Покровскую церковь от Государева двора, хотя по логике вещей и согласно известию 1513 г. она должна быть его частью. Во-вторых, перечень церквей, составляющих достоверную территорию двора, начинается почему-то с придела, а не с Успенской церкви, при которой этот придел находился. И, в-третьих, церковь и придел в перечне отделены друг от друга.
Всему этому удалось найти объяснение: в Слободе был не один, а два Никольских придела, второй — при той самой Покровской церкви, которую писцовые книги пытаются выделить в особое владение, и с него-то и брал начало Государев двор. В подобном разделении соборной церкви нет ничего необычного. Известно, что городские и архиерейские соборы на Руси сплошь и рядом находились в совместном владении разных общественных институтов или лиц, их представляющих, — ради общей церковной жизни и совместного соборного служения. Лучший пример — Успенский собор в Москве, в строительстве и эксплуатации которого в равной мере принимали участие великий князь и митрополит, государство и церковь. Как и домовой Благовещенский собор на Государевом дворе в Москве, Покровский собор располагался «на сенях», в преддверии дворца, о чем и сегодня воочию говорят его частично сохранившиеся западные «пропилеи» между двумя фланкирующими, суровой архитектуры палатами. Играя в Слободе роль открытой для общественных богослужений соборной церкви, Покровский собор имел, однако, и свою, связанную с особым дворцовым обиходом, внутреннюю, интимную часть — спрятанный в его глубине Никольский придел.
Придел сохранился и доступен изучению. Он расположен внутри алтарей собора — в дьяконнике, и с паперти попасть в него невозможно. В отличие от обычных приделов при алтарях, Никольский придел (в монастырский период он был переименован в Симеоновский) имеет совершенно оригинальное архитектурное решение: его пространственное ядро составляет высокий дьяконник крестовокупольного храма с открытым в него с юга пониженным трехстенным объемом, закомуфлированным снаружи под самостоятельный церковный четверик с крохотной полуапсидкой и световым барабаном (разобран в 20-е гг. XIX в.). Из-за скромных размеров лжечетверика барабан был прислонен к церковной закомаре юго-восточного соборного компартимента вплотную. Дьяконник и придел как бы «врезаются» друг в друга. Причину такой, едва ли не единственной в своем роде, компоновки объемов (позднее этот прием в еще более утрированной форме был повторен в соборе Никитского монастыря в Переяславле-Залесском) мы видим в том, что с востока на южную паперть изначально вел особый узкий проход, соединявший здание собора с находившимися за алтарями деревянными палатами, вероятно, государева духовника. Для устройства этого прохода (позднее забранного дверью на подставах) четверик южного придела и пришлось «задвинуть» в дьяконник.
Несмотря на подражательный, заданный по отношению к архитектуре Троицкого собора Троице-Сергиева монастыря характер, роскошь, с которой построен Покровский собор, не уступает московским дворцовым церквам великого князя. В нем совершенно уникальны вышеупомянутые торжественные «пропилеи» с лестницей, лес круглых, поддерживающих кровлю папертей колонн (с каменными между ними филенчатыми простенками), огромные каменные полуциркульные тимпаны напротив северных и южных церковных дверей (не сохранились, известны по чертежу XIX в.), изощренная резьба порталов и киота и т.д.7 Естественно, что этот главный дворцовый храм Слободы был расписан. Нет сомнений, что святая святых Государева двора — Никольский придел писцовых книг — находился именно здесь.
Из сказанного следует, что в 1513 г. в Слободе был закончен отделкою второй по величине, красоте и богатству Государев двор, или дворец, — с погребами, подклетами и малыми палатами, тронной палатой и несколькими церквами, не говоря уже о множестве деревянных палат и переходов между ними. Вот почему, покидая в 1564 г. Москву, царский поезд повернул из Коломенского на север, в Слободу, где царя и его семью всегда ждал готовый к приезду комфортабельный и надежно укрепленный дворцовый ансамбль, лишь немногим уступавший Большому Кремлевскому дворцу в Москве. Выбор новой столицы был, таким образом, предрешен.
1990—1994 гг.
Примечания
1 Краткое изложение доклада, прочитанного 16 января 1990 г. в ЛОИА на научной конференции «Чтения памяти П.А. Раппопорта, посвященные вопросам изучения древнерусского зодчества». Опубликован в «Информационном курьере» Московской организации Союза архитекторов РФ (М.,1991. №7. С.17—19). Исправлено и дополнено автором.
2 См. там же. С. 21 и далее.
3 Ковчеги двух профилей — в виде глубокой «полки» для нижних ярусов всех зданий и «смягченной формы», в виде «полки», дополненной четвертным валиком, для верхних ярусов, с последующим переходом в закомару.
4 Главы слободских церквей были обиты чернолощеной черепицей типа «бобровый хвост», закомары и кокошники опаяны жестью, а палаты и паперти покрыты тесом.
5 Один из них — северный придел Успенской церкви — был в XVII в. при реконструкции храма полностью (за исключением подклетной части) утрачен.
6 Имеются в виду, прежде всего, свидетельства немцев-опричников И. Таубе и Э.Крузе и Г. фон Штадена о постройке Иваном Грозным в Слободе после новгородского похода двух каменных церквей «с колоколами» и с каким-то «хранилищем под храмом», куца складывалась добыча. Одна из этих церквей, вне сомнения, — Распятская колокольня, другая — церковь Троицы на Дворце с новыми погребом и подклетом. По всей видимости, немцы застали эти храмы в лесах и сочли их вновь строящимися.
7 К сожалению, мы не имеем в настоящее время возможности исследовать этот выдающийся памятник сколько-нибудь подробно. После возобновления в 1991 г. в стенах Александровского музея Успенского девичьего монастыря доступ автора в некоторые важные с археологической точки зрения помещения собора (чердаки папертей и подклеты) был искусственно прекращен.
ЦЕРКОВЬ ТРОИЦЫ НА ГОСУДАРЕВОМ ДВОРЕ ДРЕВНЕЙ
АЛЕКСАНДРОВОЙ СЛОБОДЫ
Шатровая, на погребах и подклетах, церковь Троицы на Государевом дворе или Дворце, дошла до нас в составе Успенского девичьего монастыря в г. Александрове в сильно перестроенном виде. Год постройки памятника неизвестен. В источниках церковь Троицы появляется впервые в 1571 г., в свадебном разряде царевича Ивана Ивановича1.
После польско-литовской интервенции она упоминается среди четырех церквей разоренного Государева двора — второй после соборной церкви Покрова с приделом Николая чудотворца2. Службы в ней в это время нет. В 1641 г. власти приступают к ремонту пустующей церкви и в том же году ее освящают3. Одновременно с возобновлением храма рядом с ним заново возводятся «царские хоромы» — жилая деревянная часть дворца4. Однако уже в 1650 г., по благословению патриарха Никона и с разрешения царя, на женской половине дворца, напротив церкви Троицы, при церкви Успения в Буграх основывается девичий монастырь. Учреждение среди развалин Государева двора монастыря означало фактическую ликвидацию старинной великокняжеской и царской резиденции, просуществовавшей на этом месте чуть менее полутораста лет. Около 1666—1667 гг. одновременно с началом постройки деревянного дворца в Коломенском царь Алексей Михайлович передает монастырю на слом — для сооружения «келий и крестовой» — свои только что отстроенные «хоромы, что возле Троицкой церкви»5, а к концу 70-х гг. под монастырь уже отходит вся остальная территория Государева двора, включая соборную и Троицкую церкви. В 1680 г. церковь Троицы перестраивается в большую монастырскую трапезную церковь6. С запада к ней пристраивается двустолпная палата с шатровой колокольней, церковный шатер перегораживается дополнительным восьмигранным купольным сводом, алтари расширяются за счет слома заалтарной казенной палаты, а на юго-восточном углу строится новый придел Федора Стратилата (в честь ктитора монастыря царя Федора Алексеевича) взамен старого, возле северо-восточного угла, того же посвящения7. Работами по перестройке храма руководил каменных дел подмастерье Никита Корольков8.
По окончании строительства Троицкая церковь была переосвящена9. Ее престол был перенесен в соборную Покровскую церковь, а престол соборной церкви — в Троицкую. «Настоящее», как принято у православных, название церкви, таким образом, — Покровская, но для историков архитектуры она навсегда останется Троицкой. В ее посвящении Троице, как увидим ниже, был заключен особый смысл.
Историки русской архитектуры стали уделять внимание памятнику с последней четверти XIX в. Первым, кто пытался оценить его архитектуру, был Ф.Ф.Горностаев10, а первым исследователем в современном смысле слова можно считать А. И. Некрасова11. Ничего не зная о переосвящении слободских церквей, ученые того времени датировали шатровую Троицкую церковь по известию, в действительности относящемуся к Покровской соборной церкви, освященной, согласно источнику, 11 декабря 1513 г.12 У них получалось, что каменная шатровая Троицкая церковь была построена до церкви Вознесения в Коломенском, которая, не случись этого научного казуса, по всем абсолютно данным могла претендовать на то, чтобы считаться первым каменным шатровым храмом на Руси. Этот построенный на ложной посылке и в тех условиях ничем не подкрепленный вывод оказал отрицательное воздействие на становление теории русского каменного шатрового зодчества, которая вследствие этого и других подобных недоразумений смогла окончательно оформиться только в 70-е гг. нашего века в трудах М.А.Ильина и Н.И.Брунова13.
Отношение же к самому памятнику историков русской архитектуры всегда было и оставалось прохладным. В литературе принято обращать внимание на «неправильный» вытянутый план, грузные неуклюжие пропорции самого церковного здания и особенно на «приземистый», низко висящий шатер. Все знающие памятник, не сговариваясь, приходят к выводу, что строивший церковь зодчий не имел понятия о достижениях русского шатрового зодчества второй половины XVI в. Ему неведомы ни эстетика, ни пропорциональный строй этих глубоко укоренившихся в нашей культуре после Казанского похода сооружений.
В 1924 г. комиссия Центральных реставрационных мастерских, исследуя живопись Покровского собора, установила, каким в действительности было освящение этого храма14. Стало ясно, что известие об освящении Покровской церкви в 1513 г. к Троицкой шатровой церкви не относится. С чувством понятного облегчения исследователи приступили к поискам иной, более скорректированной, учитывающей шатровую конструкцию храма, датировки. Ответ, казалось бы, лежал на поверхности. Из записок немцев-опричников И. Таубе и Э.Крузе и Г. фон Штадена известно, что в разгар опричнины, сразу после новгородского похода, в Слободе ведется интенсивное строительство. Царь строит две церкви «с колоколами» и какое-то хранилище под храмом, куда свозят награбленное15. Естественно было предположить, что один из этих храмов на погребах и с обширным подцерковьем — церковь Троицы на Дворце (к таким, например, выводам пришли впоследствии Г.Н.Бочаров и В.П.Выголов16). Однако, в годы, о которых идет речь, не все ученые так рассуждали. Камнем преткновения для некоторых из них, прежде всего — для А.И.Некрасова, сделались профилированные импосты в распалубках и резные орнаментированные замковые розетки в сводах подклетов Троицкого храма, более всего говорящие о вероятном создании памятника в эпоху Василия III17. После же расчистки и реставрации в 60-е гг. нашего века находящихся под церковью великолепных белокаменных погребов возник вопрос и о датировке этих последних. Так к исследователям пришло ощущение несовместимости «позднего» шатра с достаточно явными признаками «ранней» и даже «очень ранней» архитектуры. В результате ученые стали высказывать осторожные предположения о возможных двух строительных этапах в жизни памятника. Последним, кто некоторое время разделял эту точку зрения, был автор настоящей статьи, печатно высказавшийся о вероятной перекладке шатра в опричный период существования Слободы18. Однако при исследовании памятника с лесов эта гипотеза отпала сама собой: церковь Троицы вся, от погребов до скуфьи купола, выстроена в течение двух-трех строительных сезонов. Это на редкость цельный и очень неплохо сохранившийся в своей обстройке памятник.
Положительным итогом этого важного этапа исследования стал утвердившийся среди части ученых взгляд на Троицкую церковь как на домовый храм жилой части слободского дворца.
К сожалению, этот чрезвычайно существенный для понимания памятника вывод был получен не вполне корректным образом. Не приводя прямых аргументов, но лишь угадывая непростую природу памятника, исследователи предпочитали ссылаться в этом вопросе на некое «местное предание», якобы об этом свидетельствующее. В действительности такого «предания» не существует, а то, что за него обычно принимается, восходит к тому же источнику, что и вышеприведенная «ложная» по отношению к данному памятнику дата19.
На назначение Троицкой церкви быть домовым храмом надежно указывают следующие моменты:
1. Ее место в перечне дворцовых церквей при описании Государева двора в 20-е гг. XVII в. (Она упоминается второй после Никольского придела Покровского собора, с которого начинался собственно дворец20.)
2. Две церкви на Дворце, Покровская и Троицкая, были расписаны в 60—70-е гг. XVI в.: Покровская как главная и соборная, Троицкая как личная молельня государя. Два других храма, подколоколенная церковь Алексея митрополита21 и Успенская на женской половине дворца, никогда не расписывались.
3. При церкви Троицы, как и при домовом кремлевском Благовещенском соборе на Сенях, до ее реконструкции в 1680 г. существовала встроенная в ее алтари специальная казенная палата для складывания походной казны великого князя. Наличие при храме казнохранилища говорит о его принадлежности сюзерену.
4. Церковь Троицы построена «на погребах». Все известные памятники этого типа (включал монастырские церкви) — домовые. (Но не все домовые церкви обязательно «на погребах»!) Таковы Успенский собор в Дмитрове (10-е гг. XVI в.) в уделе Юрия Ивановича Дмитровского, Успенская церковь на Крутицах 1516 г. в резиденции Подонского владыки, церковь Одигитрии в Кушалине в уделе Симеона Бекбулатовича (конец XVI в.) и Архангельский собор Московского Кремля на Государевом дворе в Москве 1508 г. (погреба под папертями с юго-западной стороны собора). Кроме церкви Троицы, здесь же в слободе на погребах и подклетах в пару с нею построена еще одна малая церковь — Успения — на половине великой княгини. Манера строить на погребах и подклетах — на тех и других одновременно — пока зафиксирована только у памятников конца XV—начала XVI в. Позже этот прием уже никогда не применялся.
5. При церкви Троицы изначально было отделанное с дворцовым великолепием «жилое» теплое подцерковье и небольшой внешний теплый северо-восточный придел Федора Стратилата. И подцерковье, и придел уникальны. Подцерковье образуют двойные подклеты со сводами красивого рисунка, с распалубками на профилированных импостах и резными замковыми розетками в щелыгах, на которых некогда висели бронзовые паникадильца на крюках. Один из сводов, тот, что непосредственно под церковью, расписан «кирпичным паркетом» по левкасу. Вероятное назначение этих помещений — быть хранилищем «второй» и «третьей» государевой казны, рухлядной, постельной, оружейной палатами и т.д. Роскошь этих второстепенных помещений, своего рода «малых палат», или «комнат», — знак интимной части дворца. Крохотный теплый придел Федора Стратилата — изысканнейшее произведение зодчества XVI в. Он безапсидный, нарочито «папертной» архитектуры, из двух перекрытых крестовыми сводами на профилированных импостах компартиментов, с изначально заложенными наружными простенками. Придел «трехстенный». Его внутренняя четвертая стена — это фрагмент как бы взятой в футляр наружной архитектуры храма, угол с цоколем и лопаткой и целиком вся северная стена заалтарной казенной палаты. Генезис данного архитектурного приема («прируб» к основной «клети») восходит к деревянной архитектуре. Столь изысканная форма имитирует известные по источникам старинные «приделы на папертях». Поскольку единая для всего конгломерата теплых помещений дымовая труба стояла на смежной стене казенной палаты и придела, можно думать, что и эта палата была теплой. Все четыре отапливаемых помещения Троицкой церкви были очень низки. Из-за необходимости зрительно выделить объем придела над его основными сводами были возведены вторые. На втором, защитном, своде стояла не дошедшая до нас глава. Холодная шатровая церковь в окружении теплых палаток, папертей и подцерковья, несомненно, домовая.
6. Среди церквей Слободы только церковь Троицы не имеет каменных папертей, так как изначально была обстроена деревянными хоромами, о чем и сообщил нам поздний источник. В русском языке слово «хоромы» — синоним жилища, жилья. О назначении Троицкой церкви служить центром жилой, деревянной, интимной части дворца свидетельствует также ее упрощенная, «прямоблочная», «на деревянное дело» архитектура, в частности, такие ее формы, как утрированные полицы шатра, карниз без архитрава и фриза, отсутствие капителей у лопаток, «придел-прируб» и щипцовые порталы.
7. И, наконец, у храма — сложная сакральная форма, с претензией на башнеобразность, шатровая и купольная одновременно. Эти понятия к памятникам русской архитектуры традиционно не применяются, однако в теории христианского храма они являются основополагающими и нет причин от них отказываться. Сочетание жилых комнат или апартаментов с храмом сакральной формы позволяет говорить о Троицкой церкви как о семейной «домовой капелле» западного типа. Найти данному явлению аналоги на русской почве довольно трудно. Подобными функциями наделялись только архиерейские крестовые церкви у владык на сенях. Лучший пример — Спас на Сенях Ростовского архиерейского дома.
«Домовое» предназначение Троицкой церкви, таким образом, очевидно. Перед нами редчайший в типологическом отношении памятник русской дворцовой архитектуры — домовая церковь-капелла Московского государя. Что представляло собой здание Троицкой церкви до ее перестройки?
Здание Троицкой церкви исследовалось в 40—50-е гг. архитекторами-реставраторами П.С. Полонским и Н.В. Сибиряковым. Качество реставрации высокое. Сибиряковым были восстановлены полностью утраченные кокошники, карнизы, окна и подготовлена музеефикация церковного интерьера (речь идет о представляющей научный интерес древней части памятника). Под руководством этого архитектора были раскопаны и подготовлены для экспозиции засыпанные монастырем погреба. Им же выполнены прекрасные обмеры всего здания. В своей графической реконструкции мы опирались на чертежи Сибирякова и собственные промеры и раскрытия.
Церковь Троицы расположена за алтарями Покровского собора на значительном, до 50 м, от него расстоянии. По отношению к собору ось здания смещена к северу и совпадает с осью северного наружного Сергиевского придела. Храм как бы отступает, пропуская вперед главную замковую улицу или площадь, берущую начало от обращенного на восток парадного южного крыльца Покровского собора.
Древнее ядро Троицкой церкви состоит из двойного (о двух помещениях) белокаменного подклета с водруженными на него, как на подиум, церковью и находящейся в створе с нею заалтарной казенной палатой. Под подклетом два глубоких погреба. При общей растянутости здания в восточном направлении, все его расположенные в три этажа помещения, начиная с погребов, имеют поперечную ориентацию и слегка вытянутый план. Таким образом, в композиции церкви Троицы легко прочитывается ее «вычлененность» из некой анфилады зданий.
Главный «рабочий» фасад здания — южный, некогда обращенный к центру замка, возможно, к стоящей напротив тронной зале. Сюда на юг выходят целых шесть расположенных в три яруса дверных проемов: южные церковные двери, дверь в казенную палату (не сохранилась), две двери в подклеты и два погребных выхода в специальных белокаменных приямках. Из-за «нехватки» фасадной площади оба обращенных на юг окна подклетов устроены косыми. Прочие окна (два подклетных и два погребных) выходят на север. Торцовые (западный и восточный) фасады подклета-подиума в древности окон не имели. Это — знак некогда примыкавших к ним хоромных строений. С севера и юга к зданию были пристроены неизвестной конструкции паперти: из пилонов северного и южного порталов им навстречу выступали кольца могучих железных связей. Какая-то крылечная конструкция существовала перед западным порталом (судя по сохранившимся в закладках древним импостам).
Стилистика здания изысканно противоречива. Церковь и палата представляют собой причудливое сочленение двух взаимопроникающих разной высоты и разной конфигурации объемов. Церковь — «верх шатром», палата — «низменной» архитектуры. Эта достаточно выразительная сама по себе композиция доведена до пронзительного контраста несовпадающим пластическим решением каждого из объемов. Уникальных пропорций «сдавленный» церковный четверик поставлен на развитый высокий белокаменный цоколь и увенчан оригинального рисунка белокаменным некрепованным карнизом. Четверик и шатер инкрустированы кирпичными ковчегами-впадинами. Устроенная же в створе с четвериком казенная палата, напротив, была полностью лишена архитектонического убранства (за исключением не дошедшего до нас карниза) и имела вид чистого белокаменного параллелепипеда. Ковчегами-филенками обработаны лишенные капителей крещатые белокаменные лопатки четверика и придела. Окна подклетов и алтарные окна большого храма не имели наличников.
Кроме двух основных объемов — церкви и палаты — при здании церкви Троицы существует, как отмечалось выше, еще и третий, выстроенный одновременно с ними наружный северо-восточный придел Федора Стратилата. Придел представляет собой двухъярусную постройку прямоугольной конфигурации, заложенную в створе с восточной стеной казенной палаты. Это единственный объем в здании, ориентированный с запада на восток. Выстроенный с опозданием на один строительный сезон, уже после возведения подклетов, придел еще в древности пришел в катастрофическое состояние: его северо-западный угол ушел в землю, стены расселись, своды, основной и защитный, треснули и разломились, что повлекло за собой его глубокую перестройку. Реконструкция придела происходила в том же XVI в. Двойные крестовые своды были переложены в прежних формах, в западную стену вложена новая связь, защитный же свод и глава восстановлены по измененному рисунку. Последняя по времени реконструкция придельного храмика происходила уже в 1680 г., при Никите Королькове. В этот раз его верхи были окончательно разобраны, и он был обращен в ризницу.
Церковь Троицы выстроена из большемерного кирпича и белого камня на дубовых осадочных и металлических внутристенных и проемных связях, без обухов, «якорного» типа, на жирном известковом растворе. Кладка смешанная. От яруса к ярусу объем белого камня постепенно убывает. В третьем, церковном ярусе, из белого камня целиком (кроме сводов) была выложена только казенная палата и три алтарных экседры. В отделке же церкви и придела кирпич (он используется здесь как декоративный материал) уже преобладает. Из белого камня здесь выложены только цоколи, лопатки и порталы (не полностью), конструктивные «накрывные» элементы карнизов и кокошников и облицованы до половины высоты стены в интерьере. В остальном верхи здания почти целиком кирпичные. В проемах преобладают прямоблочные перемычки, но есть, например, в оконных четвертях придела, кирпичные арочные. Из кирпича сложены распалубки всех без исключения дверных и оконных проемов, на всех трех ярусах здания. Неожиданным для нас оказался факт применения кирпича в порталах.
Белокаменные в своей основе, «плоскостные» порталы храма принадлежат руке иностранного художника. Южный, северный и портал придела Федора Стратилата — щипцовые; западный — с полуциркульным верхом. Щипцы — сочные, из профилированного кирпича обычного набора («полка» — «четверть вала» — «полка на ребро» — «четверть вала» — «полка» — у южного портала; «полка» — «четверть вала» — «полка на ребро» — у придельного), относительно слабого (до 32 см) выноса, тимпаны — кирпичные. Архитектура порталов оригинальна и глубоко продуманна. Устроенная в тонкой «папертной» стене белокаменная декорация малого придельного портала искусно развернута в плоскости, а вот мощные белокаменные пилоны боковых порталов, во-первых, надложены поверх капителей дополнительным ярусом кирпичной кладки, а во-вторых, выступают из плоскости стены столь далеко, что требуют для своего завершения каких-то объемных элементов типа пинаклей или обелисков. В эти кирпичные надкладки заделывались кольца могучих, сложной ковки, связей для прикрепления к ним (каким образом — это остается для нас тайной) неизвестной конструкции папертей или крылец. И гипотетические навершия-обелиски, и кольца связей погибли при перестройке здания в 1680 г. Зато единственный на памятнике западный портал с полуциркульным верхом свое уникальной формы навершие сохранил. До своей растески в конце XIX в. он имел боковые стенки в форме развернутых волют (сохранились их отпечатки на обрезе стены под современным полом) и падугу неизвестного профиля и рисунка. На карнизе не тронутого при растеске завершающего архивольта (с профилем в виде «гуся») лежит огромный, закрученный жгутом «сноповидный» вал, опирающийся на покрытые веерообразными листовидными орнаментами гигантские белокаменные валики с окончаниями в виде белокаменных «моллюсков». Пронизанный «органикой» и трудный в исполнении «сноповидный» вал выложен, тем не менее, из тесаного кирпича, по которому уже в кладке протесана перевязь. Кирпичные элементы всех четырех порталов густо облевкашены, причем без признаков росписи. Это редкий вид работы, доныне нигде не отмеченный.
Двойная, «белокаменно-кирпичная» природа подмазанных левкасом порталов Троицкой церкви помогла нам ответить на вопрос большой научной важности, который должен стать в деле датировки памятников Александровой Слободы решающим. Оказалось, что, покрывая левкасом кирпичные навершия портального декора (будь то вал или щипцы) и притирая его к белому камню или к кирпичу основной конструкции, древние не прикасались к самой кладке ни мастерком, ни кистью, оставляя фактуру кирпича или белого камня в неприкосновенности. Четко прописанные по натуральному кирпичу швы — вот и все убранство как портальных тимпанов (очень хорошо сохранившихся в обкладке XVII в.), так и инкрустированных кирпичом церковных прясел (огромные фрагменты которых можно видеть на чердаках южной и северной папертей). Из сказанного следует, что в первый период своего существования — от момента постройки и вплоть до 1680 г. — здание Троицкой церкви не красилось и не белилось. Кроме порталов, левкасом на кляммерах были покрыты архивольты кокошников, нижние кирпичные членения карнизов, кирпичные рамы оконных наличников и не исключено, что и сам, ныне недоступный исследованию, шатер (подобные примеры известны). Белокаменный, местами по кирпичу подмазанный ослепительно белым левкасом, архитектонический наряд церкви Троицы резко выделялся на фоне натуральной кирпичной кладки с аккуратно прописанными, тонко затертыми, напоминающими пасту известковыми швами. В основе цветового решения памятника лежало, таким образом, использование декоративных свойств строительного материала — белого камня и красного кирпича. Церковь Троицы была выстроена в западноевропейских традициях – в кирпиче и камне — и воспринималась ввиду обилия кирпичных инкрустаций как «кирпичная». Все последующие окраски в два цвета – реставрационные и принадлежат нашему времени. Аналогичным образом были решены фасады и трех других дворцовых церквей александровского ансамбля. Последний факт более других говорит о его единовременном создании.
На протяжении своей истории церковь Троицы перестраивалась дважды.
В отличие от реконструкции 1860 г., результаты которой у всех перед глазами, объем и характер ее первой по времени перестройки, имевшей по всем данным место в XVI столетии, все еще недостаточно выяснены. Особенно для нас важна ее уточненная датировка. Ведь если будет доказано, что перестройка церкви происходила в опричный период, при Грозном (а это, по общему мнению, самое вероятное), то сам памятник должен быть построен много раньше. Эту возможность уже рассматривали некоторые наши предшественники и, как увидим ниже, не ошиблись.
Стратиграфическое обследование нижних ярусов здания показало, что по истечении некоторого времени после сооружения Троицкой церкви к ее западному фасаду была пристроена новая дополнительная секция, состоявшая, как и первые две, из погреба, подклета и палаты над ними22. Палата была разобрана Никитой Корольковым в 1680 г. при расширении церкви, погреб же и подклет сохранены внутри новой трапезной. На юго-западный и северо-западный углы подклета были поставлены оба трапезных столба. В отличие от двух старых секционных объемов, новая секция получила иное плановое решение: квадратный, перекрытый в направлении север — юг коробовым сводом погреб, двойной, разделенный продольной (!) стеной подклет, — и иную трактовку объемов: щелыга разобранного в 1680 г. коробового (лоткового?) свода палаты достигала церковного карниза и врубалась в него. Но главное — новая секция была заложена на иной, чем церковь Троицы, отметке. В момент ее постройки вокруг памятника уже образовался культурный слой до полуметра толщиной, вследствие чего двери в подклет и погреб оказались поднятыми на новый уровень. Соответственно поднятыми оказались и свод погреба, и полы. Между возведением основного здания и пристройкой прошел, таким образом, не один десяток лет.
В архитектурном же отношении западная пристройка была более или менее добросовестно стилизована под основной памятник. Ее белокаменный подклет, насколько это возможно, воспроизводит подклеты первого здания. У него та же каменная облицовка (карниз подклета был полностью разобран в 1680 г.); те же двери в подклет и рядом погребной выход в специальном приямке; то же подклетное окно на северную сторону при отсутствии окон в торцовой стене подклета — ради сохранения анфиладных принципов этой части дворца (наглухо отгороженные друг от друга несообщающиеся между собою подклеты и свободный переход из здания в здание — по верхнему жилому ярусу дворца). Принципиальным новшеством этого строительного периода было сооружение для входа в новую палату каменного южного крыльца – единственного каменного крыльца в истории здания. Оно было устроено над приямком в погреб, отчего спуск в приямок шел с поворотом. Крыльцо было разобрано в 1680 г.
При всех указанных различиях физическая масса новой секции почти уравновешивала массу храма, так что, если Таубе и Крузе или фон Штаден посетили Слободу в момент ее постройки, у них вполне могло сложиться впечатление, что Троицкая церковь возводится заново.
Дворцовая принадлежность новой пристройки несомненна, но считать ее светской залой, как это делают в своем труде Г.Н. Бочаров и В.П. Выголов, думаем, нет оснований. Скорее всего, это был заказанный царем Иваном церковный притвор или трапезная, и его возведение преследовало те же цели, что и сооружение позднейших притворов и трапезных при приходских и монастырских церквах, — начиная с увеличения полезной площади и кончая организацией совместного трапезования с постановлением поминальных кормов и т.п. Последнее тем более вероятно, поскольку именно в Слободе, как считается, царь и его опричники в какой-то период усиленно пародировали монастырский чин. Это могла быть, например, царская «келарская», т.е. место интимных, гостевых трапез, сопровождавшихся чтением из Священного Писания.
Под сводом новой палаты оказались не только западный портал и церковные лопатки, но и западное надпортальное окно верхнего света, т.е. весьма крупный фрагмент наружной храмовой декорации. На то, что между двумя строительными периодами пролегает эпоха, помимо завышенных дверей, порогов и, главное, полов, указывает также иное, низкое, мастерство и иная, низкая, культура строительства: над входом в погреб нет иконной нишки (над входами в соседние древние погреба они есть), своды подклета не имеют импостов под распалубками, щелыги — розеток. Мелка, худосочна и по-особому груба архитектура единственного подклетного окна, по-иному положены связи, иначе и из другого железа сделаны поковки к окнам и дверям и, что совершенно невероятно, неправильно и опасно положена разделяющая подклет стена — поперек щелыги погребного свода! И этой явной бедности духа не могут скрыть никакие стилизаторские ухищрения. В архитектуре новой палаты видны грубость и старание вписаться — случай, во всем аналогичный тут же на Государевом дворе стоящей церкви Алексея митрополита, превращенной в 70-е гг. XVI в. во всем известный шатровый столп.
По-видимому, одновременно с пристройкой западной палаты происходил ремонт придела Федора Стратилата и устраивались новые каменные кровли над казнохранилищем23.
Таковы в общих чертах строительная история, конструктивные приемы и оригинальная стилистика этого незаурядного памятника.
Но церковь Троицы замечательна не только этими любопытными частностями. Среди крупномасштабных элементов ее архитектуры, таких, как погреба, «жилые» подклеты и придел «в папертях» с печью в алтаре и деревянными всходами и папертями, — самым замечательным является необычная структура основного церковного объема и его перекрывающей конструкции — шатра. Шатер Троицкой церкви — явление уникальное, и он должен быть поставлен в типологическую связь с дворцовым зодчеством своего времени.
У шатровой Троицкой церкви — «неправильный», неканонический с точки зрения архитектурного типа оклад: ее четверик вытянут в поперечном направлении более чем на сажень. Восточная стена как таковая отсутствует. Вместо нее в храм глядят три стройные, разделенные тонкими пилонами, почти равновеликие четверику алтарные экседры. Необычный этот четверик перекрыт в центральной своей части редкой формы приземистым, напоминающим «деревянное небо» каменным шатром. Устроено это перекрытие следующим образом. От стен четверика к шатру ведет многоступенчатая переходная конструкция, разбитая по высоте на четыре зоны. Первую зону составляют перекрывающие углы четверика крупные, косо поставленные тромпы. Эта зона образует фигуру сильно вытянутого с севера на юг восьмерика. Для создания в вышележащих ярусах необходимого для установки шатра равностороннего основания поверх зоны тромпов с запада на восток перекинуты две могучие подпружные арки на толстых проемных металлических связях. Пяты арок поставлены на косые тромпы заподлицо с ними, отчего арки приняли необычную «распалубленную» форму. Эту вынужденную распалубленность строивший Троицкую церковь зодчий остроумно использовал, поместив под обеими арками люнеты с круглыми окнами. В отличие от поставленного на обрез стены западного люнета, люнеты под арками «втянуты» в глубь интерьера посредством консольной конструкции, выполненной в технике нависающей кладки. Этим приемом зодчий добился удивительной мягкости и сглаженности между многочисленными переходными конструкциями в основании шатра, так что невооруженный глаз самого существования поддерживающих шатер арок просто не замечает. На фасады окна люнетов выходят в обрамлении громадных, поставленных на карниз с могучей полицей кокошников.
Венец из восьми кокошников обступает вышележащую шатровую конструкцию. Она – парадоксальна. Благодаря введению двух дополнительных перекидных арок неправильный восьмерик зоны тромпов превратился в обычный, близкий равностороннему восьмерик, вполне пригодный, чтобы быть перекрытым уже шатром. Тем не менее, этого не произошло. Здесь же в зоне арок от грани к грани идет череда вялых, небрежно выложенных плоских парусов, представляющих собой классическую конструкцию перехода к барабану. Завершает эту зону парусов увенчанное трехобломным карнизом натуральное «подбарабанное кольцо», которое в памятниках крестовокупольной конструкции обычно предшествует барабану с куполом. Однако строители от этой формы перекрытия почему-то отказались. Прямо на обрезе кольца они поставили скованный из полосового железа семиметровый каркас в форме восьмигранного шатра и обложили его кирпичной кладкой подколотыми горизонтальными рядами, разбив ее, в свою очередь, еще на две зоны. Нижняя получила со стороны фасадов вид неправдоподобно низкого, «перетянутого», фальшивого восьмерика под острым белокаменным карнизом. Верхнюю образует сам шатер с гуртами, итоговая высота которого после такой манипуляции сократилась с 7 до 5,5 м. Между двумя кладками внутри шатра был пропущен еще один трехобломный карниз. На шатер водружен восьмигранный световой фонарь.
Основываясь на этих данных, мы в состоянии высказать следующие взаимоисключающие предположения: или шатер в форме каменного «неба» был поставлен над четвериком церкви Троицы по зрелому размышлению, а вначале предполагалось нечто иное, например купол или барабан с куполом, или же подбарабанное кольцо над, по сути дела, уже готовым к перекрытию восьмериком было выложено с какими-то более тонкими целями, например для смягчения перехода от довольно грубого, не совсем симметричного, далеко не идеального восьмерика к шатру, чтобы иметь возможность основать шатер как бы заново, зрительно откорректировав его.
Так это или не так (нам ближе последняя точка зрения), но при том окладе храма, который зодчие с самого начала для себя избрали, их окончательное решение не могло быть свободным от импровизации. Ведь в распоряжении зодчих того времени была только одна готовая форма перекрытия средней величины храма из арсенала весьма редких на Руси купольных церквей типа «барабан на четверике» или «купол на четверике», т.е. именно та конструкция, которая много позже была применена в церквах Иван-города под Нарвой. Блистательным памятником этого редкого типа купольного перекрытия остаются малые приделы Покровского собора на Рву, в одном из которых есть даже две переброшенные дополнительные арки, однако миниатюрные размеры приделов давали Барме «с товарищи» безграничные возможности варьировать данную форму вплоть до придания крохотным куполо-барабанным церквам столпообразности (чего зодчий Троицкой церкви был, разумеется, лишен). Здание Троицкой церкви с его нелепым планом и тремя равновеликими четверику (!) «плоскими» алтарными экседрами могло родиться только в уникальной обстановке строящегося Государева двора, в процессе очень масштабного, требующего нестандартных решений, «разносилуэтного» строительства, Ничего общего с известными памятниками русского шатрового зодчества церковь Троицы, разумеется, не имеет. Она — вне традиции.
Однако, отказавшись по каким-то причинам от купольного перекрытия (или изначально преследуя свои определенные цели, для чего и сочинялась вся конструкция), зодчие Троицкой церкви добились в интерьере храма удивительного эффекта. И этому более всего способствовало устроенное в створе с узкой частью четверика громадное подбарабанное кольцо! Благодаря особой «раздвинутости» стен четверика на север и на юг и отсутствию нормальной восьмериковой опоры, у зрителя рождается полное ощущение парящего над его головой граненого купола. Ничего подобного наша шатровая архитектура не знает. Памятник бесконечно оригинален и, возможно, более продуман, чем это нам кажется. Поскольку же Троицкая церковь с шатром оказалась в опричный период расписанной (по В.М.Сорокатому — в 60-е гг. XVI в.), есть все основания предполагать, что храм строился с расчетом на живопись, что его приземистый, приближенный к «деревянному небу» шатер был специально задуман для росписи. Заметим сразу же, что поздняя датировка росписи вовсе не означает поздней датировки самого шатра. Известно, что домовый Архангельский собор на Государевом дворе в Кремле был окончен в 1508 г., а расписан впервые где-то в 60-е гг.
Парящий в воздухе, как бы лишенный внутренней опоры, шатер — не единственный поражающий воображение элемент памятника. Не менее оригинальны и его алтари. Специальное алтарное помещение в храме отсутствует. Пространство алтаря размещено под тем же куполом, что и пространство для молящихся (что является ярким признаком храма башнеобразного типа). От остальной церкви его отделяла деревянная алтарная преграда с высоким трехтябловым иконостасом. Три обращенные в храм «мелкие» алтарные экседры представляют собой всего лишь элегантную декорацию, своего рода «задник». В центральной экседре помещалось открытое зондажами Н.В. Сибирякова каменное горнее место, перед ним (на полу из керамической плитки, уже под куполом храма) — остатки каменного престола. В северном алтаре Сибиряковым же был восстановлен стенной жертвенник в виде врезанного в тело экседры высокого «смятого» полуцилиндра, перекрытого надетою на железную связь белокаменною плитою. Перед нами — большой бесстолпный храм, воспроизводящий в увеличенном масштабе обычные для Московской Руси придельные церкви-капеллы. Подобное решение алтарного пространства, на что указывал еще Ильин, ставит церковь Троицы в один ряд с памятниками столпообразной традиции.
Три «мелкие» алтарные экседры вместо одной вместительной апсиды (что было бы логичнее при выборе бесстолпной конструкции церкви) — результат особого статуса храма. Прямо за алтарями, в перевязку с ними и в створе с северной и южной стенами четверика, располагалась (как уже говорилось) составляющая одно целое с церковью белокаменная казенная палата — личная сокровищница великого князя. Такова уходящая в глубь веков традиция устройства казнохранилища при алтарях и святилищах у всех народов на всех этапах цивилизации. Троицкая церковь не составляет здесь, таким образом, исключения, являя полную параллель домовому Благовещенскому собору на Сенях в Московском Кремле. Эта разобранная в 1680 г. палата, будучи в отличие от одностолпной Казенной палаты при Благовещенском соборе всего лишь узким папертным застенком, «вдавила» тем не менее внутрь храма его алтари, чем и предопределила в конечном счете его поперечную ориентацию. Но этим, как мы понимаем, деформирующее воздействие заалтарной казенной палаты на архитектуру церкви Троицы не исчерпывается. Зодчим храма пришлось проявить особую изобретательность при освещении алтарного пространства. Как установил при реставрации памятника Н.В.Сибиряков, алтарные экседры освещались окнами-люкарнами погребного типа, пропускавшими свет сверху вниз через специально устроенные косые световые колодцы, имевшие над кровлей казенной палаты специальные каменные приямки под крышками (погибли в 1680 г. вместе со сводом палаты). Эти резко диссонирующие с обычной храмовой архитектурой, превращающие нормальную церковь в «пещерную» алтарные окна смутили нас в свое время, заставив поверить в якобы имевшую некогда место капитальную перестройку всего сооружения.
Подведем некоторые итоги. Причина выбора зодчими изначально деформированного, «сдавленного» оклада как будто очевидна. В ней повинна встроенная в алтари казенная палата, не позволившая распространить церковь дальше на восток. Однако подобное объяснение не удовлетворяет с рациональной точки зрения: почему здание нельзя было заложить так, чтобы в нем могли свободно уместиться и правильно размеченная церковь, и заалтарная палата, как это сделано было, например, в Благовещенском соборе Московского Кремля? Думаем, что идея взаимопроникающих объемов была вложена в конструкцию здания изначально, что она носила, по всей видимости, принципиальный характер и в этом качестве предшествовала замыслу шатра. Присутствие за алтарями (по сути дела, «в алтарях») специальной палаты не только деформировало церковное здание, не оставив ему вариантов для устройства традиционной, разумной, формы перекрытия, но и «ослепило» его алтарные экседры, помешало сделать в них правильные окна, привело к нагромождению связанных с освещением технических трудностей. Перекрыть этот сложно построенный, не имеющий восточной стены четверик иным способом, кроме купольной конструкции любого типа, в те времена не представлялось возможным. Выбор зодчих пролегал между сферическим или восьмигранным куполом (на барабане или без барабана) и русским «деревянным» шатром. Зодчие остановились на последнем. Для второй столпообразной церкви Государева двора — церкви Алексея митрополита был выбран восьмигранный купол24, для церкви Троицы – шатер. Экспериментальный характер этого единственного в своем роде шатрового сооружения, таким образом, ясен.
Как датировать эту уникальную русскую шатровую капеллу? На первый взгляд датировка церкви Троицы представляет собой дилемму: в качестве памятника шатрового зодчества она должна быть отнесена к середине—третьей четверти XVI в.; в качестве здания, стилистически, конструктивно и технологически безраздельно принадлежащего данному архитектурному ансамблю, она должна датироваться по его главному зданию — Покровской соборной церкви, освященной 11 декабря 1513 г. В свое время нам уже приходилось высказываться по этому поводу25. В пользу единого происхождения Троицкой церкви и трех других сохранившихся зданий ансамбля говорят многочисленные факты. У памятника то же связующее, тот же кирпич, тех же кондиций белый камень, те же «якорные» с кольцами сложной ковки связи, те же обработанные кирпичными инкрустациями (в виде «впадин» или «ковчегов») фасады при строго белокаменном архитектоническом убранстве, те же наборы повторяющихся профилей цоколей (по три типа на каждом памятнике, на Успенской церкви — четыре), тот же различных модификаций классический трехобломный антаблемент (используемый в капителях и карнизах), та же архитектура итальянских «плоскостных порталов» и, наконец, та же «фряжская» резьба с некоторыми элементами «готицизма», исполненная, однако, на разных памятниках разными руками. Высказываясь несколько лет тому назад по данному вопросу, автор допустил в силу незнания лишь одну ошибку: он был убежден, что кирпичные инкрустации в процессе возведения здания тут же расписывались «под кирпич» по кирпичу же (именно такую роспись мы встретили при поверхностном обследовании с лесов Покровского собора). Однако сегодня мы знаем: по крайней мере три памятника Александровского ансамбля на протяжении десятков лет после их создания вообще не расписывались и не белились. Покровский собор — до, по крайней мере, 70-х гг. XVI в., Успенская церковь — до превращения в монастырскую, церковь Троицы — до перестройки 1680 г. Как мы понимаем, при разновременном их сооружении такого просто не могло быть! А потому вопрос о дате постройки всех четырех дворцовых церквей Александровой Слободы, включая церковь Троицы, можно считать закрытым. Как и весь дворец, вместе с крепостью и палатами, они возведены итальянскими мастерами великого князя после окончания Большого Кремлевского дворца в Москве. Отсюда следует, что вышеизложенная дилемма иллюзорна: в ней спорят между собой не факты, а теория (т.е. наше сегодняшнее понимание генезиса русского шатрового зодчества — и факты26). В такой ситуации долг исследователя — безоговорочно встать на сторону фактов и датировать церковь Троицы, как и весь дворец, 1509–1513 гг.27
Однако, поскольку стилистическое и конструктивное единство церкви Троицы с другими зданиями ансамбля не всеми исследователями принимается в качестве абсолютно бесспорного аргумента в пользу их общей датировки (считается, что памятник мог быть построен таким «в подражание» остальным зданиям, — это через 50-то лет!), обратимся к малоизвестным обстоятельствам создания самого Государева двора в Новом селе Александровском, для чего перечтем еще раз ранее цитировавшийся источник и попробуем отыскать в нем указание на постройку в том году, помимо Покровской, еще и Троицкой церкви. Может показаться странным, но при внимательном рассмотрении источника такое указание там обнаруживается.
Источник — вписанный на пустых листах богослужебной рукописи XVI в. «краткий летописец» — был обнародован иеромонахом Арсением при описании им библиотеки Троице-Сергиева монастыря в сильно урезанном виде28. «Летописец» по составу своему не представлял для издателя (и справедливо) особого интереса. Подавляющая часть его известий (включая даже отдельные троицкие) была извлечена из общерусской летописи, и лишь несколько, современных составителю и относящихся к постройкам и освящению церквей, были напрямую связаны с местными событиями и, правильнее сказать, с одним событием, весьма заметным в жизни тогдашнего общества и государства. При публикации, носившей всего лишь осведомительный характер, иеромонах Арсений сделал в тексте самые на первый взгляд незначительные купюры, которые, однако, держали на себе все остальное: сообщали событию протяженность во времени, называли отдельных участников, а главное — давали почувствовать смысл и значение происходящего. В результате означенное событие лишилось присущей ему картинности, а главное — потеряло в такой редакции свой исторический масштаб. Со времен Арсения этот весьма небольшой по объему рукописный текст никем не перечитывался. Событие, о котором идет речь, — зимний поход великого князя в декабре 1513 г. в Троицу на новоселье (плюс то, что ему непосредственно предшествовало). Вот его полный текст от начала и до конца:
«Лета 7021 октября 3 в Сергиеве манастыре основаша ворота кирпичныи, а на воротех во имя Сергия чюдотворца. Лета 7022 ноября 28 священа быстъ црквь древяная в Клементьеве. Того ж лет<а> декабря 1 сщнна бысть црквь Покров стеи Бцы в Новом селе Олександровс-ком. Тогды ж кнзь великий и во двор вшел. Того ж мсца декабря 15 сщнна бысть црквь кирпич-наи в Сергиеве манастырь на воротех стый Сергий, а сщал ее епспъ Митрофан Коломенский да игумен Памва, а на сщние был кнзь великий»29.
Прежде чем прокомментировать этот текст, добавим к нему очень важную выписку из другого кратного троицкого летописца, изданного некогда А.Ф.Бычковым:
«7021 поставлены в Сергиеве мнстре ворота кирпичныа, <а> на воротех храм прпъднаго отца Сергия чюдотворца, а на правой стране приделъ Василиа Парийский»30.
Итак, возвращенные на свои места «околичности» восстанавливают подробности, хронологию (а с ними и смысл) одного из напрочь забытых троицких походов Василия III. Этот не отмеченный летописями многодневный поход (причем вопреки обыкновению зимний) был посвящен знаменательному событию в жизни великокняжеской семьи и двора — новоселью в только что отстроенном Государевом дворе (дворце) в Новом селе Александровском и одновременно ктиторскому посещению Троицкого монастыря.
Первое, что бросается в глаза при знакомстве с полной редакцией известия, — состав участников со стороны духовенства. Наконец-то мы получаем ответ на давний мучительный вопрос, почему о постройке вблизи столицы громадного загородного дворца нет официальных упоминаний. Оказывается, в походе с Василием III не было митрополита Варлаама, хотя как первосвященник он должен был участвовать в нем непременно! Вместо него — и там, и там — священнодействовали викарный Митрофан Коломенский и троицкие власти в лице игумена Памвы Мошнина, келаря и соборных старцев (последнее — по чину, поскольку чин освящения требует присутствия большого количества духовных лиц, певчих и пр.). Вероятно, митрополит был болен. А это означает, что среди действующих лиц не было гипотетического «образованного клирика» из митрополичьей свиты, выполнявшего обязанности хрониста. Ни при дворе великого князя, ни тем паче при дворе коломенского епископа летописанием никто, как видим, не занимался. Эта судьбоносная для выдающегося памятника русской истории и культуры болезнь (думаем, это была все-таки болезнь, хотя отсутствие митрополита могло иметь и другие причины) сделала то, что постройка вблизи Москвы первоклассной загородной резиденции, по сути дела «замка», не отложилась в исторической памяти русского народа и, в конце концов, начисто ускользнула от внимания ученых. В народном сознании Слобода навсегда осталась «кровопийственным градом», местом пыток и казней, а не загородных увеселений, охоты, пиров и богомольных наездов московского двора, чем была на самом деле.
Второе, что открывается в вышеприведенных текстах, — протокольная последовательность событий, и главное из них — совершенный в Троице заключительный акт. Не все здесь поддается восстановлению. Поскольку попасть в Слободу, минуя Троицу, нельзя (если гости, конечно, шли из Москвы), установить сегодня в деталях, как все происходило в действительности, уже не представляется возможным, как невозможно решить сейчас, принимал Василий III участие в постройке и освящении Успенской церкви в Клементьеве на въезде в Троицкий монастырь 28 ноября или нет31? (В постройке, скорее всего, принимал, в освящении, вероятно, — нет.) В остальном же последовательность событий, как показывают даты, была следующей: сначала было трехдневное — с 11 по 13 (14) декабря новоселье, потом — уже второе, протокольное, посещение монастыря, имевшее место 15 декабря 1513г.
Нас, в первую очередь, должно интересовать ктиторское посещение. В нем — ключ ко всему остальному. Это была итоговая, завершающая часть похода и одновременно — исполненный глубокой символики акт окончания грандиозного государственного строительства, начатого двумя десятилетиями раньше (еще при жизни Ивана III) постройкой Большого Кремлевского дворца в Москве и законченного сооружением второго, меньших размеров загородного дворца вблизи главного московского богомолия — Троице-Сергиева монастыря. Последним штрихом к этой, в основном, исчерпавшей себя к осени 1512 г. программе стала закладка в монастыре 3 октября этого года кирпичных Святых ворот с двухпрестольной надвратной «настоятельской» церковью в честь небесного крестного Василия III, «начальника» обители игумена Сергия и тезоименитого ангела ктитора Василия Парийского32. Постройкой на воротах церкви своего имени Василий III брал монастырь под свою личную защиту. Придел Василия Парийского в надвратной церкви Сергиева монастыря — первая, насколько мы знаем, и единственная именинная церковь 34-летнего Василия III, поставленная им в знак окончания домостроительного цикла в своей подмосковной лавре вблизи своего нового загородного жилища. Ни в главном — Кремлевском — дворце, ни вообще в Москве, ни в Новом селе домашней церкви в честь своего ангела у Василия III не было. Соединение двух разного уровня известий — известия о завершении дворца с известием о постройке в 40 верстах от него персонального храма хозяина дворца в одном частном монастырском летописце – не случайность, не результат совпадения места и времени, сроков готовности построек, близости расстояний и т.д., а вехи единого — троицкого — деяния, и память о нем сохранил для нас, как видим, троицкий источник.
Двойное освящение надвратных церквей в присутствии двора происходило, надо полагать, с особой пышностью; помимо обычных молебнов у гроба чудотворца Сергия в Троицком соборе (на этот раз особенно торжественных, поскольку освящалась вторая на Москве (об этом ниже) и первая в обители церковь во имя чудотворца) подавалась милостыня игумену и братии, одаривались гости, ставились столы в трапезной и т.п. Не будучи официальным33, источник не сообщает, был ли Василий III в походе один или вместе с великой княгиней Соломонией? Однако, поскольку новоселье — крепкий народный обычай — требует для будущего счастья полной семьи, мы вправе сделать вывод, что в походе были оба двора — его и ее. Таковы основные параметры и некоторые акценты этого троицкого похода. Любое посещение Государева двора в Новом селе будет отныне начинаться и заканчиваться в Троице.
И, наконец, третье, и, наверное, главное, что непосредственно не следует из источника, но надежно экстраполируется из него (при условии знания памятника), это — двойное посвящение дворца Троице и Покрову. Выбор Василием III в качестве главного престола загородной резиденции праздника Покрова Богородицы (празднуется 1 октября) вопросов не вызывает. Известно, что лето на Руси (да и нигде, наверное, в мире) никогда не являлось временем отдыха. Это было время страды, изнурительных сельских трудов, а для государства еще и время повышенной военной опасности. Полноценный отдых начинался лишь с окончанием хозяйственного года, с предзимья — с Покрова. На Покров на Руси сводился баланс, заключались сделки, игрались свадьбы, забивался скот, открывалась господская охота. Начиная с Покрова, отдыхала и бражничала вся крестьянская страна — и князья, и пахари. Посвятив расположенную на входе во дворец огромную соборную церковь Покрову, Василий III не только принимал на себя обязательства ходить сюда «к празднику», но и декларировал сугубо светский, государственный характер совершаемых здесь, на отдыхе, трудов. Этому отвечала ренессансная стилистика дворца, роскошь его храмов, палат и комнат. В отличие от близлежащей лавры, где у него также были свои «кельи на приезд», здесь во дворце он мог заниматься государственными делами, жить семейной жизнью (меньшую «половину» двора занимала, как было принято, великая княгиня со своим штатом), охотиться. Построив дворец в двух «поприщах» от лавры (расстояние играло роль условной «карантинной зоны»), Василий III исключительно удачно решил свои проблемы, совместив личное богомолие с местом своей «прохлады» и «потехи», не нарушая приличий в глазах подданных. Здесь он «работает», руководит канцелярией, принимает послов и т.п., но и здесь же, под боком у Троице-Сергиева монастыря, он постничает, молится, празднует в узком кругу Троицу и Сергиеву память и ходит или не ходит, смотря по обстоятельствам, «к празднику». В дни ежегодного осеннего троицкого похода он мог, например, придя на Сергиев день (25 сентября) в монастырь, оказаться через четыре дня в Новом селе у Покрова и дальше уже жить, как заблагорассудится, хоть до Рождества. Однако, удаляясь во дворец, великий князь не порывал связи с обителью Сергия — центром духовного притяжения всей округи и местом своего крещения. Эта своеобразная двойственность и редкое даже для средневековья соединение в его жизни светского и религиозного начал нашли себе беспрецедентное выражение в архитектуре Александровского дворца.
Будучи, по европейским понятиям, первым «королевским замком» страны и далеко превосходя Сергиев монастырь красотой и величием строений, Александровский дворец в плане духовном играл всего лишь роль «троицких выселок» для наезжавшего сюда время от времени двора. Уже архитектура главной соборной церкви поражает обилием троицких аллюзий: у Покровского собора тот же, что и у Троицкого — увеличенный на сажень, со смещенными к востоку столбами, план34, та же «большая» глава на плоском постаменте, те же крытые тесом «бессводные» паперти (при наличии во дворце сводчатых каменных папертей при Успенской церкви), те же «сторонние», покрытые «фряжскими» орнаментами, «русские» перспективные порталы (порталы остальных трех церквей дворца исключительно «фряжские») и, наконец, те же «татарские» (по Лелекову) орнаментальные резные пояса начала XV в., насильственно включенные в систему классического ренессансного декора. Эти черты делают Покровский собор откровенной итальянизированной копией монастырского собора. Подобная, совершенно неоправданная с эстетической точки зрения, рабская зависимость соборной церкви от усыпальницы Сергия Радонежского как ничто другое издавна вредила репутации памятника в глазах ученых.
Но этим связь Александровского дворца с Троице-Сергиевым монастырем не исчерпывается. Немногие поклонники древнерусского зодчества знают, что Святые ворота монастыря, на которых некогда стояли две церкви Василия III и через которые в праздничные дни в монастырь входят прибывшие из Москвы богомольцы и туристы, в действительности, согласно древней топографии, были обращены в противоположную от Москвы сторону — на находящуюся в 40 км в северо-востоку Александрову Слободу35, на ведущую к «ставке» великого князя Александровскую дорогу. Поскольку ворота и дворец согласно нашему источнику были построены теми же мастерами и освящены, что называется, «день в день», мы вправе предположить, что архитектура ворот зеркально повторяла дворцовую, иначе говоря, была и «фряжской» и «кирпичной». «Кирпичными» называет ворота и письменный источник. Невзирая на разделявшее их огромное расстояние, ворота и дворец представляли собой своего рода масштабную архитектурную контаминацию: ворота смотрели на Слободу, Слобода — на ворота. Какие церкви стояли на воротах, мы, благодаря источнику, знаем. Какие церкви встречали путника на другом конце Александровской дороги при въезде во дворец? Прямо на дворцовой лестнице стояла Покровская, но она, как известно, была не одна. Справа, слева и позади нее находились другие престолы. Какие?
Мы, наконец, подходим к главному. Ясно, что посвященность дворца Троице-Сергиевскому культу не могла ограничиться одними лишь орнаментами. «Троицкой» была его архитектура, «троицкими» должны были быть и посвящения его престолов. Сколько церквей было в Троице? Известно, что в Сергиеве монастыре до 1512 г., до закладки Василием III Святых ворот, было всего две церкви, обе Троицкие: соборная — над гробом чудотворца Сергия и подколоколенная — переосвященная в конце XVI в. в церковь Сошествия Святого Духа. С 1513 г., с момента освящения ворот, церквей стало три, а основных престолов два: Троицы и Сергия36. Источник, говоря о новоселье («во двор вшел»), называет в числе освященных в тот раз престолов только главный — Покровский, и ничего не говорит об остальных дворцовых церквах, в том числе о расположенных тут же на папертях двух приделах самого собора — Никольского в алтарях и Сергия Радонежского в виде пристроенного снаружи к жертвеннику объема. Это игнорирование придельных церквей — общее место нашего летописания37. Когда они были освящены? Здесь нам на помощь вновь приходит рукописный источник. Благодаря известию об освящении церкви на воротах с тем же посвящением, мы вправе умозаключить, что и эти два придела — Сергия Радонежского и обозначенный писцовыми книгами начала XVII в. как личная молельня государя придел Николы чудотворца38 — были освящены в те же дни, разумеется, после основного престола, т.е. 12-го, в крайнем случае, 13-го декабря, Митрофаном Коломенским, игуменом Памвою и старцами. Ведь «первою на Москве» церковью преподобного Сергия была не церковь на воротах, освященная 15 декабря и заложенная согласно «Краткому летописцу» всего лишь поздней осенью 1512 г., когда дворец в Новом селе вчерне был уже готов и писались утварь и иконы, а одноименный ей Сергиевский придел во Дворце, основанный, как нетрудно подсчитать, тремя годами ранее, в 1509 г. при закладке самого дворца39.
Не освятив первую церковь у себя во дворце, великий князь не мог идти освящать вторую. В тот же день, но с некоторым опережением, был освящен и придел «одесную алтаря» — Николы чудотворца, имевший в качестве личной молельни государя перед Сергиевским приделом фору. Присутствие Сергиевского престола в преддверии дворца, в храме, посвященном Покрову, но демонстративно одетом при этом в «троицкие» одежды, — явление, обещающее некую кульминацию. Действительно, два синхронно и впервые основанных Сергиевских храма не столько «закрывают», сколько «открывают» троицкую тему, в первую очередь для дворца. Торжественно обращаясь к памяти своего небесного патрона, ставя ему две малые каменные церкви, мог ли Василий III не поставить «у себя» парную ему большую церковь — Живоначальной Троицы? Ведь помимо осенних походов на Сергиеву память в обычаях московского двора были не менее грандиозные походы в начале лета на Троицу с последующим «плотным» посещением дворца. О взаимосвязи и субординации этих двух престолов на Руси говорит солидная практика устройства соименных престолов в приписных к Троице-Сергиеву монастырях и по селам40. Закономерность следующая: если оба праздника встречаются почему-либо вместе в одном монастыре или в одном храме, под общей крышей, то престол большей церкви обычно посвящается Троице, а престол малой или придельной — Сергию41. Но в нашем дворце придел Сергия находится при Покровском соборе. Значит, где-то здесь, поблизости, в том же дворце должна находиться и «средняя» после Покровской — Троицкая церковь, тоже каменная и теми же руками построенная. Такую — большую, чем Сергиевский придел — домовую церковь-капеллу мы встретили в личных жилых апартаментах великого князя, в глубине дворца. В отличие от перекрытой коробовым сводом с прорезью одноглавой Сергиевской церкви, она неожиданно оказалась шатровой. Тем не менее анализ ее во всем тождественной архитектуры не оставляет сомнений, что она была построена тогда же и освящена в те же дни, что и Сергиевская церковь, в обстановке трехдневных празднеств, в присутствии великокняжеской четы и двора. А потому, отбросив сомнения, смело датируем ее декабрем 1513 г.
Тогда же на Дворце были освящены еще две малые церкви — Успенская с приделом Николая чудотворца на половине великой княгини и Алексея митрополита «под колоколами» — для отпевания умерших.
В заключение позволим себе поделиться с читателем следующим соображением: мы абсолютно убеждены, что Покровский собор Александровой слободы строился Василием III как «Троицкий» (откуда и посвящение придела Сергию Радонежскому и все остальное!). Однако, такое дублирование посвящений, как было показано выше, делало невозможным одновременное посещение двух Троицких церквей «в праздник», на Троицын день, отчего для второго престола и была выбрана близкая к памяти Сергия, осенняя дата. Отказаться же вообще от Троицкого престола хозяин дворца ни при каких обстоятельствах не мог, и последний был удален с авансцены в глубь дворца.
Другого объяснения архитектурным парадоксам древней Александровой слободы мы не знаем.
1994 г.
Примечания
1 «Свадебный чин царевича Ивана Ивановича и роспись приготовления к свадьбе 1571 г.» не опубликованы. ОР БАН Ед. хр. 16.15.15 (Осн. 233). Л. 161—174. Рукопись ХVII в.
Сведения взяты нами у О.А. Яковлевой «Кремль в Александровской Слободе в эпоху Ивана IV» (см.: Труды Института истории естествознания и техники. Т.7. М., 1955. С. 170, примеч. 32). Подлинник автору в настоящее время недоступен.
2 Писцовые книги Переяславль-3алесского уезда XVII в. неоднократно публиковались (выборочно). Наиболее полно во Владимирских губернских ведомостях (1854. № 17,20). Писцовые книги 1625, 1627—1630,1637—1639, 1640—1643 и 1675—1677 гг. хранятся в РГАДА, в ф. Поместного приказа. Ссылки на них встречаются во всех работах, посвященных памятникам Александровой Слободы. Имеется в виду следующее место: «...город осыпной..., а в нем храм каменный Покров пресвятые Богородицы... В городе же в осыпи место, что бывал Государев двор, придел Николая чудотворца, Живоначальные Троицы, Алексея митрополита, Успения пресвятые Богородицы...» (ПК 1629 г.), а также «место двора Государева придел Святого Николая чудотворца...» (ПК 1625 г.). Расшифровку этого трудного для понимания текста см.: Кавельмахер В.В. Памятники архитектуры древней Александровой Слободы // Информационный курьер Московской организации Союза архитекторов РФ. 1991. № 7. С. 18. Автор статьи к подлиннику не обращался. См. также первую статью настоящего сборника, являющуюся кратким изложением упомянутого доклада.
3 ОПИ ГИМ. Ф. 17. Оп. 2. Карт. XII. Ед. хр. 1268. О ремонте неизвестной каменной церкви в Александровской Слободе, 1641 г.; В 1639—1640 гг. возобновляется выдача ладана в церковь Троицы, что в Осыпи: РГАДА, ф.396 Дворцовый отдел. Оп.2. 4.1. Ед.хр.417. Ладанная книга 1639 г., Л. 84 об, 85, и ед. хр. 418. Ладанная книга 1640 г., Л. 58, 59, а с нач. 40-х гг. «строятся» церковные одежды: там же, ед. хр 486. Книги церковного строения 1643 г., Л. 29, 29 об., 30, 33, 34, 62, 62 об., 34 об.
4 Монастырский летописец или сказание об основании Успенской девичьей обители... (первой половины XVIII в.) //Леонид, архим. Историческое и археологическое описание первоклассного Успенского женского монастыря в г. Александрове (Владимирской губернии). СПб., 1884., изд. 1-ое. С.22. В источнике царь Алексей Михайлович называет хоромы «своими», что верно с точки зрения прав собственности, но не по существу. Строил хоромы его отец.
5Там же С.36.
6 Книга записная дворцовых строительных работ в Александровой Слободе в Успенском девичьем монастыре 1680 — 1681 гг. ОПИ ГИМ. Ф. 440. Оп. 1. Ед. хр. 365; Благословенная грамота патриарха Иоакима, данная Успенскому девичьему монастырю в Александровой Слободе на перестройку в нем каменной церкви 7188 (1680) г. июня 21 (ветхая). Ф. 17. Оп. 2. Карт. 6а. Ед. хр. 762. Л. 1, 2. Как показывает записная книга, к моменту выдачи благословенной церковь была почти полностью перестроена, т.е. грамота давалась задним числом.
7 Придел Федора Стратилата упоминается только в благословенной грамоте патриарха Иоакима (см. примеч.6) и нигде больше. Каким было его древнее посвящение, неизвестно. Поскольку в монастырский период храмы переосвящались, вопрос остается открытым. Придел мог быть посвящен Федору Стратилату после того, как ктитором монастыря стал царь Федор Алексеевич, носивший это имя. Позднее в честь ангела царя была построена церковь на Святых воротах.
8 Книга записная... ОПИ ГИМ. Ф. 440. Оп. 1. Ед. хр. 365. Л. 27 об.,28,29,46,48,105 об.
9 Никаких известий об имевшем место переосвящении соборной и Троицкой церквей не сохранилось. Ясно, что произошло это в момент полной перестройки монастыря. Непосредственным поводом к этому могло стать создание крипты под алтарем собора для умершего в августе 1681 г. местного святого монастырского духовника Корнилия, инициатора перестройки. Однако в документах центральных учреждений собор еще долго оставался Покровским — таковы особенности древнего делопроизводства.
10 Горностаев Ф.Ф. Шатровые храмы// История русского искусства. Т.2. М., б.г. С. 7.
11 В своей жизни проф. А.И. Некрасов обращался к памятникам архитектуры Александровой Слободы дважды. Его первые работы, при всем их положительном значении в деле ознакомления общественности с замечательным архитектурным ансамблем, еще наивны с историко-архитектурной точки зрения. Попав за два года до смерти в ссылку в Александров, он вторично обратился к теме Александровой Слободы и написал очень живую, полную натурных наблюдений и остроумных догадок книгу, оставшуюся, к сожалению, неопубликованной (см.: Памятники Александровой слободы, их состояние и значение. М., 1948. ЦГАЛИ. Ф. 2039. Оп. 1. Ед. хр. 17.) Особое значение при написании этой книги имели личные контакты А.И. Некрасова с исследователем Александровой Слободы архитектором П.С. Полонским. Хранящаяся в Александровском музее отрицательная рецензия Полонского на книгу Некрасова не перечеркивает многочисленных достоинств этой рукописи.
12 Арсений, иеромонах. Описание славянских рукописей библиотеки Свято-Троицкого Сергиева монастыря. М., 1888.
13 Ильин М.А. Русское шатровое зодчество. Памятники середины XVI века. М., 1980; Брунов Н.И. Покровский собор. Храм Василия Блаженного в Москве. М., 1988.
14 Сведения о работе в Покровском соборе комиссии Центральных реставрационных мастерских мы нашли в «Рецензии на рукопись проф. А.И. Некрасова «Памятники архитектуры Александровой Слободы» П.С. Полонского» (М., 1948, архив Александровского музея).
Протокол об осмотре подписан 2 июня 1924 г. Анисимовым, Чириковым, Левинсоном и др. В печати об открытии сообщил в своей статье Н.Малицкий, где он ссылается на читанные незадолго перед этим в Академии истории материальной культуры доклады М.К.Каргера (1925 г.) и Е.О.Костецкой (1927 г.).
15 Таубе И., Крузе Э. Послание Иоганна Таубе и Элерта Крузе // Русский исторический журнал. Кн. 8. Пг., 1922. С.51; Штаден Г. О Москве Ивана Грозного: Записки немца-опричника. М., 1925, С.67, 90, 91.
16 Бочаров Г.Н., Выголов В.П. Александровская Слобода. М., 1970. С. 25-27.
17 Некрасов А.И. Указ. соч. С. 198, 227 и др.
18 Кавельмахер В.В. Указ. соч. С.18.
19 Если собрать воедино все встречающиеся в литературе ссылки на местные «предания» и «легенды», то таких легенд окажется три: 1) двор Василия Ш был при Покровской церкви, 2) двор его сына, царя Ивана, был при Троицкой соборной церкви и 3) двор царя Ивана был при Успенской церкви. Это неправомочное (если вспомнить писцовые книги, см. примеч. 2) разделение одного и того же Государева двора между двумя государями и тремя церквами — исторически и типографически абсурдно. Однако у каждой версии имеется свой источник, а у версии об Успенской церкви их даже два. Источник первой легенды — свидетельство краткого летописца (об этом — ниже) об освящении Покровской церкви в 1513 г. и о вхождении Василия III «во двор». Покровская же церковь самой легенды — это в действительности Троицкая церковь во Дворце, о перемене престола которой сочинители легенды не догадывались. Источник второй легенды — это «Сказание об основании девичьей обители...» первой половины XVIII в. (по Леониду), где речь идет, как мы помним, о «царских хоромах при Троицкой церкви». Троицкая церковь этой легенды — это переосвященная Покровская церковь 1513 г. Что касается Успенской церкви в качестве центра особого (чуть ли не «опричного»!) двора, то эта идея появилась в результате чтения писцовых книг первой трети ХVII в., где действительно встречается непонятная фраза: «...Государев двор, придел Николая чудотворца...» Из другого источника — монастырского архива — заимствованы сведения о том, что придел Николая чудотворца до его переосвящения в 60-е гг. XVII в. был при Успенской церкви. Однако еще один Никольский придел был при Покровском соборе и с него-то и начинался собственно Государев двор! (см.: Кавельмахер В.В. Указ. соч.). Творцами всех трех легенд были грамотные историографы-любители из числа жителей Слободы. В их осведомленности нет ничего невероятного: прочесть в монастыре или воеводской канцелярии выписки из писцовых книг Поместного приказа не составляло труда уже во второй половине ХVII в., наши же легенды все не ранее второй половины XVIII в. Подлинных легенд Александрова Слобода, видимо, не сохранила. Все это памятники письменной традиции и принадлежат Новому времени. Использовать их в научных целях — нецелесообразно.
20 Кавельмахер В.В. Указ. соч.
21 Кавельмахер В.В. Новые исследования Распятской колокольни Успенского монастыря в Александрове // Реставрация и архитектурная археология. Новые материалы и исследования. М., 1991. С. 110, примеч. 4. (См. также статью в данном сборнике).
22 Следы западной пристройки были обнаружены на чердаке трапезной епархиальным арх. Латковым еще в начале XX в. В отделе графики ГНИМА им. А.В.Щусева хранится его схематический обмерный чертеж разобранного сюда (Р-У № 1699/2, 1921 г.). О пристройке писали Некрасов (см.: Некрасов А.И. Указ.соч. С. 241), Бочаров и Выголов (см.: Бочаров Г.Н., Выголов В.П. Указ.соч. С. 27). По каким-то причинам наши предшественники считали пристройку органической частью памятника. Изначальными считаются у них и новый погреб, и новый подклет.
23 На чердаках Успенской и Троицкой церквей сохранились пяты вторичных пологих кирпичных сводов, сделанных с целью замены тесовых кровель после страшного пожара, уничтожившего белокаменный декор Успенской церкви. Пожар датируется XVI в., горели тесовые кровли папертей. Поверх сводов выкладывалась лотковая черепица. На остатки сводов обратил внимание А.И.Некрасов при осмотре чердаков Троицкого храма (см.: Некрасов А.И. Указ.соч. С.204).
24 См. нашу реконструкцию: Кавельмахер В.В. Новые исследования... С. 124)
25 Кавельмахер В.В. Памятники архитектуры...
26 Предлагаемое отнесение церкви Троицы к первым десятилетиям XVI в. подрывает, на первый взгляд, самые основы теории русского шатрового зодчества. Однако так ли уж строга и совершенна эта теория? Так, первым каменным шатровым храмом на Руси считается с некоторых пор известная «заместительница» церкви Троицы на Дворце — церковь Вознесения в Коломенском, построенная тем же ктитором и с тою же целью — в качестве холодного дворцового храма в своей новой подмосковной резиденции. Постройка была осуществлена с неслыханным размахом и огромными материальными затратами. Строил церковь, как полагают исследователи, выдающийся итальянский архитектор Пьетро Франциско Аннибал (Петрок Малый) в 1528—1532 гг. В истории русского зодчества храм остался произведением, с точки зрения его формального совершенства, единственным и неповторимым. Однако на этом процесс возведения каменных шатровых храмов в Москве в силу ряда обстоятельств прервался. «Массовое» строительство шатровых церквей возобновилось лишь в 50-е гг. XVI в. — враз, спонтанно, в поразительно развитой и совершенной форме, ничего общего, однако, с церковью Вознесения уже не имеющей. Разрыв нового строительства с конструктивной идеей и пластикой предполагаемого прототипа еще как-то можно объяснить, но как объяснить безупречно зрелую, «выдержанную», самостоятельную форму новой серии памятников? Ведь если следовать данной теории, получается, что едва ли не первыми после двадцатилетнего перерыва были построены такие шедевры, как центральный шатровый столп Покровского собора на Рву (1554—1561 гг.) и не дошедший до нас пятишатровый Борисоглебский собор в Старице (1557—1561 гг.). Можно, конечно, предположить, что оба здания строил гениальный Барма «с товарищи». Но кто тогда строил другой шатровый шедевр — не дошедшую до нас церковь Сергия на Троицко-Богоявленском подворье в Кремле (1558 г.)? Или не столь безупречный с точки зрения формы, но уверенно сделанный шатровый реликварий – усыпальницу Авраамия Ростовского в Авраамиево-Богоявленском монастыре Ростова Великого (1554 г.)? И кто создал конструктивно грубую, но вызывающе дерзкую шатрово-крестовокупольную конструкцию Спасо-Преображенского собора на Соловках? Кто построил двустолпный крестовокульный-шатровый Благовещенский собор в фамильном замке Строгановых в Сольвычегорске (1557 г.)? И как тогда понимать свидетельство источника о постройке Покровского собора «с приделы» — «разными образцы и переводы»? Если принять эту теорию, придется признать, что у русских строителей не было никакого предшествующего опыта в строительстве шатровых храмов! Это льстит национальному самолюбию, так как предполагает у наших зодчих способность к гениальному спонтанному творчеству, но это – плохая теория. Между тем архитектурные формы Покровского собора на Рву восходят не к церкви Вознесения в Коломенском (последнее касается только вымпергов и наличников), а в первую очередь к двум столпообразным памятникам Александровой Слободы – купольной церкви Алексея митрополита и шатровой Троицкой церкви. Если Троицкая церковь, как думают многие, тоже поздний памятник, то она в сравнении с Покровским собором – безобразное и регрессивное явление. Именно такой приговор ей вынесла история архитектуры. Однако памятник слишком свеж и самобытен, слишком неуклюже-наивен, чтобы быть просто творческой неудачей неизвестного итальянского зодчего. А потому методы его датировки за неимением других должны быть строго археологическими.
27 Установить дату закладки дворца должна помочь простая арифметика. В 1508 г. был закончен Большой Кремлевский дворец и в течение пяти лет никакого строительства в Москве, если верить летописям, не велось. В 1514 г. строительство, государево и частное, возобновляется. Где находились строительные кадры с 1509 по 1513 г.? Ответ лежит на поверхности: в вотчинах и уделах, во-первых, и по городам и монастырям, во-вторых. Новое село Александровское и Троицкий монастырь и были такими «вотчинами». Дата окончания дворца это подтверждает. Покровская церковь была освящена 11 декабря 1513 г. (но закончена постройка могла быть годом раньше, см. ниже, — осенью 1512 г.) Для ее возведения требовалось от трех до четырех-пяти лет. Значит, она, а с нею и весь дворец, были заложены весной 1509 г. Кроме Покровской церкви в течение 1509, 1510, 1512 и 1513 годов были выстроены еще три палаты, крепость, три малые церкви, деревянные хоромы — в общем, целый город. Прерванное в Москве и синхронно с этим развернувшееся в Слободе строительство говорит о едином, длящемся без перерыва до самого конца царствования градостроительном процессе. Но интереснее другое: Александровский дворец был последней домашней великокняжеской постройкой, возведенной с участием итальянских резчиков по камню. И хотя само итальянское строительство продолжалось после этого еще более двух десятков лет, каменной фряжской резьбы вплоть до постройки церкви Вознесения в Коломенском (окончена в 1532 г.) мы в Москве уже не встречаем. Причем резьба эта окажется по духу и стилю совершенно иной. По-видимому, закончив свой загородный дворец, Василий III отпустил дорогих итальянских резчиков домой, а архитекторов задержал на службе и с ними обстраивал Москву и провинцию.
28 Арсений, иером. Указ. соч.
29 ОР ГБЛ. Ф. 304. Ед. хр. 647. Л. 4,4 об.
30 Летописец Троице-Сергиева монастыря. Типографская летопись. ОР ГИМ. Син. Ед. хр. 645. Л. 427 об., опубл.: Леонид, архим. Краткий летописец Свято-Троицкия Сергиевы лавры //А.В.Горский. Историческое описание Свято-Троицкие Сергиевы Лавры. М., 1890. С.177.
31 Успенская церковь была поставлена в селе Клементьеве на своего рода «поклонной горе», там, где путнику впервые открывался вид на обитель преподобного Сергия, где спешивались конные, творились поклоны, раздавалась первая милостыня. Это были лаврские пропилеи и участие в ее постройке великого князя вполне вероятно.
32 До постройки в Троицком монастыре каменных Святых ворот с Сергиевской церковью на их месте были другие — деревянные ворота с деревянной же церковью тезоименитого ангела Дмитрия Ивановича Донского — Дмитрия Солунского. При перестройке ворот церковь Дмитрия Солунского была сохранена и поставлена наверху ворот «против лестницы» в качестве второго придела Сергиевской церкви. Ее видел Симон Азарьин. Эта церковь была разобрана «на дрова» в дни осады.
33 «Краткий летописец» составлен кем-то из властных монахов Троицкого монастыря, может быть, келарем, участником всех вышеописанных церемоний, спустя некоторое время, для себя, по памяти. О ранге писца свидетельствует тот факт, что богослужебный сборник, на листах которого делались заметки, принадлежал позднее архиепископу Великого Новгорода и Пскова Серапиону Курцеву.
34 Расширяя церковь во все стороны на сажень, строители увеличили физический объем Покровского собора в полтора раза. Поставленная на подклетный ярус, огромная, широко расползшаяся со своими лестницами, приделами и палатами Покровская церковь была одним из самых монументальных зданий своего времени. Достаточно сказать, что еще во второй половине XVII в. власти предлагали ее в качестве образца для перестройки Успенского собора Мономаха в Смоленске.
35 Древние москвичи шли в монастырь с юго-запада через Клементьево и, обходя овраг и делая петлю, попадали в него с севера, через нынешнюю Каличью башню.
36 Известная «Ермолинская» трапезная Троице-Сергиева монастыря не имела церкви до начала XVII в. Кроме церквей Троицы и Сергия в монастыре было два придела: Похвальский в дьяконнике Троицкого собора и Ивана Предтечи в дьяконнике подколоколенной церкви.
37 Так, ничего не сообщает об освящении многочисленных приделов великих московских дворцовых соборов: Успенского (3 придела), Архангельского (7), Спасского на Бору (не меньше пяти), Благовещенского на Сенях (4 придела, летопись сообщает об одном) — официальное летописание.
38 Кавельмахер В.В. Памятники архитектуры...
39 Постройка только одной Покровской церкви требует не менее четырех лет. Кроме Покровского собора к 1513 г. были выстроены еще три церкви, три больших палаты и крепость. Таким образом, строительство должно было начаться около 1509 г. Но в 1508 г. завершилось строительство Большого Кремлевского дворца в Москве. Ясно, что в Слободу были переброшены освободившиеся в Москве строительные кадры. Любопытна и дата возобновления итальянского строительства в столице — 1514 г. И оно тоже было, как известно, государевым.
40 Мы просмотрели описные книги монастырского приказа рубежа XVII — XVIII вв., в частности места, касающиеся приписных к Троице-Сергиевой лавре монастырей (РГАДА. Ф. 237. Ед.хр. 40). Самостоятельные Троицкие и Сергиевские церкви встречены в них как порознь, так и вместе (например, в Богоявленском монастыре в Москве, в Киржацком и Стромынском монастырях трапезные церкви были посвящены преп. Сергию, а Троицких церквей не было вообще), Сергиевские же приделы без основной Троицкой церкви не встречены ни разу (например, два Сергиевских придела в приписных Казанском и Алаторском монастырях)! (Там же. Л. 103—125 об., 128—144 об.).
41 Известен только один случай, когда трапезная церковь Сергия была каменной, а холодная Троицкая — деревянной (в Сергиевском Свияжском монастыре XVI в.), но это объясняется вынужденной очередностью строительства. Игумен торопился построить теплую каменную церковь, а построить — холодную уже не успел (РГАДА. Ф.237. Ед.хр. 40. Л.153 — 191 об.).
НОВЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ РАСПЯТСКОЙ КОЛОКОЛЬНИ УСПЕНСКОГО МОНАСТЫРЯ В АЛЕКСАНДРОВЕ
Распятская колокольня Успенского монастыря в г. Александрове — одно из наиболее загадочных сооружений русской архитектуры XVI в. До того как во второй половине XVII в. колокольня вошла в состав основанного на развалинах Александровой Слободы девичьего монастыря, она в течение более чем 150 лет играла роль архитектурной доминанты знаменитого дворцового комплекса в новом селе Александровском (давшем Слободе ее название), по древней терминологии — Государева двора. В науке существуют две противоположные точки зрения на время постройки Государева двора. По одной из них (ее разделяет большинство исследователей), дошедшие до нас постройки Слободы возводились в течение нескольких десятилетий XVI в. По другой, высказанной впервые нами1, комплекс в основе своей — сооружение единовременное, и единственная известная дата его предполагаемого окончания — 1513 г. Согласно этой новой точке зрения, укрепленный комплекс Государева двора был возведен сразу после окончания Большого Кремлевского дворца в Москве итальянскими зодчими Василия III и строился около пяти лет — с 1508–1509 по 1513 г. Имевший вид загородного замка, окруженный стенами и рвами Государев двор включал в себя три каменных церкви с приделами, смежными палатами, подклетами и погребами, три большие каменные палаты, вкупе с тронной, множество каменных и деревянных хозяйственного назначения клетских построек (связанных между собой деревянными переходами) и обязательную в таких случаях поминальную церковь-часовню «под колоколы»2. От этой первой, относительно небольшой подколоколенной церкви берет свое начало Распятская колокольня.
Распятская колокольня (до 1710 г. церковь Алексея митрополита3) — огромный, около 50 м в высоту, восьмигранный шатровый столп с маленькой церковкой-капеллой внутри и четырехъярусным звонничным ризалитом возле юго-западной грани. Памятник был введен в научный оборот в 80-е гг. прошлого века. О нем писали В.В. Суслов4, Ф.Ф. Горностаев5, впоследствии — А.И. Некрасов6, в наше время — М.А. Ильин7, М.Н. Куницын8, Г.Н. Бочаров и В.П. Выголов9 и др. Дата постройки колокольни не известна, однако все исследователи, исходя из масштаба и пропорционального строя сооружения, уверенно относят его к опричному периоду существования Слободы — ко второй половине 60—70-х гг. XVI в. В 40-е гг. нашего столетия колокольню изучал в натуре и обмерял архитектор П.С. Полонский10. Посредством зондажей и контрольных промеров ему удалось выявить внутри гигантского столпа другое, более раннее столпообразное сооружение, по всей видимости 10-х гг. XVI в. Стало ясно, что возведенный при Василии III храм был спустя несколько десятков лет обложен дополнительной кладкой и надстроен. Выдвинутая историками архитектуры умозрительная датировка получила, таким образом, убедительное подтверждение.
Открытие Полонского ценно, прежде всего, тем, что снимает большинство связанных с необычной формой памятника вопросов. Столп Распятской колокольни, будучи в церковной своей части достаточно скромным сооружением, с точки зрения наружных объемов и фасадной декорации представляет собой колоссальную архитектурную бутафорию, смысл и назначение которой устанавливаются с трудом. Как показали исследования11, небольшой храм октагональной конфигурации (со стороной не более 4 м) был посредством надстройки превращен в основание огромной, пустой, увенчанной глухим шпилеобразным шатром12 часобитни. Старое здание оказалось при этом увеличенным в высоту в 2,5 раза! Для придания надстроенному столпу устойчивости его первоначальный объем был со всех сторон обложен гипертрофированной высоты двухъярусными папертями, призванными играть в новой постройке роль контрфорсов. Пропорции папертей совершенно ирреальны: огромные, лишенные внутреннего обхода пилоны условного «подклетного» яруса относятся к ярусу «ходовому», как 3:1. Паперти накрыты короткой полицей и увенчаны тремя отступающими рядами кокошников облегченной конструкции. Из кипы кокошников вырастает шатровый восьмерик со звонами. В нем, согласно поздним источникам13, помещался деревянный чулан с часовым механизмом. Собственно церковный объем древнего октагона (при реконструкции здания он был несколько понижен) совпадает по высоте с «подклетным» ярусом обстройки, полностью в нее упрятан. Второй же ярус, играющий в храмах роль церковных папертей, в действительности «никуда» не ведет: через него попадали в пустой стакан часобитни к началу гиревого деревянного короба и деревянной же лестницы наверх к часовому чулану. Вся эта могучая, широко задуманная, устремленная ввысь архитектура, с точки зрения основной церковной функции здания, совершенно алогична и колокольней, в строгом смысле слова, не является: в звонах под шатром нет приспособлений для крепления колоколов. Последнее означает, что основные благовестные большие и средние церковные колокола, за исключением часового с перечастными, здесь не стояли. Перед нами — увенчанная шатровым чуланом городская башня-кампанила для больших башенных часов с церковью в нижнем ярусе, а отнюдь не церковь «под колоколы», поскольку последние в древности было принято завершать церковными главами «на толстой шее» (барабане) — знаком церкви. Единственным отличием Александровской часобитни от других известных русских шатровых часовых башен XVI—первой четверти XVII в. остается ее восьмигранная форма, однако, благодаря исследованию Полонского, ясно, что форма эта навязана зодчему логикой перестройки старого здания и воспроизводит в первую очередь его конфигурацию.
Однако поскольку перед нами все же церковь «под колоколы» (а это значение за Распятской колокольней при всех условиях сохраняется), то остается вопрос, где в ней могли находиться собственно церковные, прежде всего большие благовестные колокола? На первый взгляд, на звонничном ризалите. Однако осмотр последнего убеждает нас, что и эта часть колокольни удовлетворяет указанным требованиям лишь частично. В звонах ризалита, как в звонах восьмерика под шатром, никаких приспособлении для крепления колоколов нет (за исключением, разумеется, обычных проемных связей), тем более для крепления целого их собрания. Перед нами типичный для русской архитектуры второй половины XVI–первой половины XVII в. колоколоприемник для большого благовестного колокола в виде перекрытой вспарушенным крестовым сводом ажурной палатки с открытыми до полу звонами церковной главой и кровлей из одного ряда кокошников. Такие палатки, или «места для колоколов» по древней терминологии, предназначались для установки в каждой из них в середине на деревянных станах одного единственного очепного благовестника из числа самых тяжелых на колокольне14. Таких колоколов на больших благоустроенных колокольнях бывало три как минимум. У нас же палатка одна. Где в таком случае могли находиться остальные?
В свое время этот вопрос поставлен не был. Интересы первого исследователя памятника П.С.Полонского были направлены на другое. Обнаружив внутри Распятской колокольни неизвестную науке более раннюю постройку, он был целиком захвачен открывшейся перед ним перспективой. Отныне все внимание исследователя будет приковано не столько к Распятской колокольне как таковой, сколько к загадочному столпообразному сооружению внутри ее кладок. Остроумно и экономно зондируя здание, Полонский довольно скоро выявил основные членения столпа и обосновал общий принцип его реконструкции. Оказалось, что церковь Алексея митрополита сохранилась внутри Распятской колокольни почти в нетронутом виде (разобран был только ее купол). Однако вскоре на пути исследователя встали значительные трудности. Первая столпообразная церковь Слободы оказалась небольшим, сложенным из кирпича и белого камня, октагональным в основе своей сооружением. Ее внутренний «вписанный» план представляет собой октафолий из восьми обращенных внутрь небольших прямоугольных притворов. Притворы устроены очень низкими и составляют первый, открытый в церковь «цокольный» ярус храма15. Его второй ярус образует высокий, стройный, переходящий в восьмигранный барабан столп, окруженный снаружи по фасаду тонкой и изящной галереей-лоджией в виде аркады на белокаменных столбах неизвестного назначения16. Однако идеальный центричный план зданий оказался по каким-то причинам нарушенным самими строителями. Исследуя памятник, Полонский заметил, что западная грань цокольного яруса вместо того чтобы повернуть на юго-восток, как это должно было быть при последовательно октагональной форме, продолжается дальше на юг (как далеко — из-за сплошной обкладки Полонскому установить не удалось). Аналогичным образом меняет свое направление и галерея-лоджия. Под тою же уходящей на юг западной гранью, во втором ярусе Полонский нашел дополнительный девятый столб и как бы начало какого-то сводчатого помещения (в действительности перекрытую парусным сводом, изящно отделанную паперть треугольной конфигурации). Не зная, как объяснить эту аномалию, исследователь решил, что в его руках находится ключ к известной гравюре из книги датского посла Я. Ульфельдта, посетившего Слободу в 1578 г.
На гравюре с видом Слободы на месте знакомой нам Распятской колокольни изображено фантастического вида подколоколенное сооружение из двух башен с подвешенными между ними колоколами. Выявленное им внутри Распятской колокольни древнее столпообразное сооружение Полонский счел первой из этих башен, продолжающуюся на западную грань с девятым столбом — началом когда-то соединявшей башни многопролетной звонницы на высоком подиуме (именно так расшифровал Полонский мотив висящих между башнями колоколов). Если же предпринять исследования к югу от Распятской колокольни, — рассуждал исследователь, — то в земле должны встретиться остатки второй башни, во всем подобной первой. Гипотеза Полонского получила широкую известность и нашла отражение во множестве посвященных Александровой Слободе статей и книг. Современные исследователи используют любую возможность для проведения археологических разведок у стен Распятской колокольни в надежде обнаружить остатки второго столпа. Однако никаких следов или фундаментов в этом месте или поблизости по сей день так и не обнаружено17.
В 80-е годы нам удалось продолжить исследования Полонского и установить, как в действительности заканчивалось на юге первое подколоколенное сооружение Слободы. Полонский не обратил внимания на остатки винтовой лестницы в первом ярусе столпа 10-х гг. XVI в., которая выводила на узкий обходной ярус галереи как раз в том месте, где Полонским была отмечена аномалия в плане. Эта необходимая для доступа на лоджию внутристенная лестница была устроена не в теле церковного столпа, а в специальном, облицованном с одной, западной, стороны белым камнем угловом выступе, резко нарушившем идеальную конфигурацию здания. Задуманный в виде октагона, столп Алексея митрополита получил, однако, уже в первом ярусе неравностороннюю гептагональную форму. Аналогичным образом была спроектирована и аркада лоджии во втором ярусе, образовавшая над выходом винтовой лестницы вышеописанную треугольную в плане сень, или паперть. До перестройки храма последняя могла венчаться особой пирамидальной кровлей18. Таким образом, проблема облика первого подколоколенного сооружения Слободы оказалась на этот раз в его церковной части решенной. Однако загадка изображенного на гравюре Ульфелъдта здания осталась: что Ульфельдт хотел сказать своим рисунком? Какие связанные с подколоколенным сооружением реалии могли быть им трансформированы столь невероятным образом?
Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо убедиться, какая их двух церквей Алексея митрополита послужила Ульфельдту предметом изображения — первая или вторая? Согласно свидетельствам иностранцев строительство в Слободе при Грозном развернулось сразу после новгородского похода, т.е. после 1570 г.19. Именно в это время, сообщают Таубе и Крузе, царем были «построены» две церкви, причем «с колоколами»20. Ульфельдт же побывал в Слободе в 1578 г. — через восемь лет после указанных событий и за три года до того, как царь окончательно оставил Слободу, когда перестройка, а не «постройка», как полагали Таубе и Крузе, некоторых слободских зданий в основном должна была уже завершиться21. Из сказанного следует, что на гравюре Ульфельдта изображена все-таки существующая Распятская колокольня, а это значит, что объяснение странному изображению следует искать, прежде всего, в особенности ее формы.
На первый взгляд, трудно найти что-либо общее между огромным шатровым столпом Распятской колокольни и фантастическим двухбашенным сооружением на гравюре, однако при внимательном знакомстве с памятником общее находится. Это общее — способ помещения в ней колоколов. Известно, что после завершения новгородского похода, к моменту предполагаемой перестройки церкви «под колоколы», на Государевом дворе скопилось самое значительное после Ивановских колоколен в Москве собрание больших благовестных колоколов. Это были военные трофеи царя, разграбившего два великих русских города — Новгород и Псков. Из источников известно, что ограблены опричным войском были не только соборные звонницы Святой Троицы и Софийского архиерейского дома, но и многие городские и загородные монастыри, а также Тверь и Торжок22. Самым замечательным трофеем царя стал знаменитый 500-пудовый благовестник архиепископа Пимена, вывезенный согласно III Новгородской летописи в Слободу23. Вся эта колокольная громада, пожертвованная царем, как было принято, соборной церкви Покрова и размещенная поначалу на временных деревянных опорах возле подколоколенной церкви, требовала более продуманного и упорядоченного размещения, во-первых, на каменных опорах и, во-вторых, под церковной крышей. Последнее обстоятельство и стало основной причиной реконструкции старой церкви «под колоколы», уже не способной ни передать своими архитектурными формами величия исторического момента, ни вместить всю эту тяжесть.
Однако, поскольку осмотр звонов под шатром и в палатке возведенной по этому случаю колоссальной постройки не дал результатов, мы вправе сделать вывод, что упомянутые колокола непосредственно на Распятской колокольне все-таки не висели, а размещались на каком-то приспособлении близ нее. А это значит, что Распятская колокольня на раннем этапе своей истории была более сложным сооружением, чем это представляется нам сегодня. Действительно, на западном фасаде колокольни в месте стыка шатрового столпа и юго-западного ризалита и сегодня можно видеть еще один обращенный строго на запад узкий, изящных пропорций ризалит с двумя обрубленными связями над карнизом, служивший когда-то началом примыкавшего к колокольне с запада архитектурного объема. Судя по пропорциям, этот утраченный в монастырский период архитектурный объем был так называемой «отставной звонницей на столбах» (по принятой в XVII в. терминологии), и в ней-то, видимо, и висели как старые слободские, так и вновь свезенные в Слободу колокола. Столь сложная конфигурация Распятской колокольни (столп в соединении со звонницей) не должна вызывать удивления. Ведь ни арки старой церкви Алексея митрополита, ни звоны возведенного над нею шатрового столпа, даже если бы мы вопреки воле строителей захотели использовать их для этой цели, были не в состоянии принять ни главный новгородский трофей — Пименовский колокол (имевший около 2,5 м в поперечнике), ни большинство троицких и софийских благовестных колоколов, как из-за превосходящих эти звоны размеров, так и из-за самого из количества.
Известно также, что до второй половины XVII в. большие благовестные колокола внутрь колоколен под шатры не ставились. Что же касается палаток для колоколов, то первые опыты их устройства в каменной архитектуре приходятся на вторую половину XVI в. Во всяком случае, наша палатка из числа дошедших до нас самая ранняя; и она — единственная на колокольне. В то же время, каковы бы ни были размеры колокола, принятая на Руси технология звона «с земли» требовала, чтобы колокол стоял, по возможности, в арочном пролете, на внешней стороне колокольни. Таким образом, включение специального звонничного сооружения в объем Александровского подколоколенного столпа было предрешено как политическими задачами опричного правительства, так и самой технологией церковного звона.
Что представляла собой утраченная звонница Распятской колокольни в архитектурном отношении, каковы были ее габариты, когда примерно она могла быть разобрана?
Подобно другим крупнейшим звонницам того времени, звонница Распятской колокольни была, вероятнее всего, трехпролетным четырехстолпным сооружением24. Ее четвертый полустолп сохранился. Это вышеупомянутый звонничный ризалит с внутренней лестницей на колокольню. В отличие от многошатровых звонниц второй половины XVI в., покрыта она была черепичной кровлей на два ската. Высота пролета звонницы та же, что у аркады колокольни (так называемый «подклетный» ярус ложных папертей-контрфорсов) — 12,5 м. В первом от стены пролете колокола, как показывает архитектура ризалита, не висели. Он был оставлен пустым из-за опасения разрушить тонкую стенку ризалита (за нею лестничная клетка) при качании тяжелых колоколов, а может быть, и для обеспечения обхода церкви при крестных ходах. Во втором, самом широком пролете (его теоретический размер нам известен: он должен был несколько превышать поперечник Пименовского колокола) и в следующем, более узком, висели, или «стояли», самые большие благовестные колокола, трофеи злополучного похода, как было принято, один над другим. В основном пролете — 500-пудовый Пименовский, праздничный, под ним — средние «красные» из числа софийских или троицких колоколов, рядом — будничный и зазвонные (или наоборот, воскресный и зазвонные, последнее зависит от того, какие службы при Покровском соборе выполнял большой колокол в звонничном ризалите, см. примеч.14). Подобно звонницам годуновского времени, трехпролетная звонница Распятской колокольни имела, по-видимому, так называемый «выделенный центр», т.е. ее центральный пролет был шире боковых. Таким нам видится ее гипотетическое устройство. Благодаря сохранности выступающего из тела колокольни ризалита, архитектурная обработка звонницы предельно ясна: ее арки лежали на трехобломных капителях, столбы были обработаны узкими филенками с закрестьями, а цоколь под столбами повторял цоколь основного объема.
Разобрана звонница Распятской колокольни была в монастырский период, где-то на рубеже XVII—XVIII вв. Дата ее разборки не установлена26. В процессе разборки все колокола с нее были сняты и впервые в истории здания подняты под шатер, в арки звонов. Поднят и поставлен внутрь под шатер был и 500-пудовый Пименовский колокол или его заместитель, поскольку Пименовский колокол уже в 1695 г. упоминается среди колоколов Ивана Великого в Москве27. Для того чтобы втащить этого гиганта на колокольню, властям пришлось растесать и вновь сложить ее восточный арочный пролет. Памятником этих событий остаются деревянные станы с остатками очепного устройства, сохранившиеся внутри под шатром до самого последнего времени28.
В истории русской архитектуры XVI в. Распятская колокольня занимает выдающееся место. Во-первых, это крупнейшее на Руси после Ивана Великого подколоколенное сооружение. Во-вторых, это самая ранняя из дошедших до нас городских шатровых часобитен — предшественница часобитни Спасской башни Московского Кремля, а ее шатер — самый ранний из известных нам утилитарных (не церковных) шатров вообще. И, наконец, Распятская колокольня — самое сложное (точнее даже сказать, гибридное) церковное здание XVI в., состоящее из трех самостоятельных, разного назначения и разного архитектурного облика объемов, напоминающее известные подколоколенные комплексы Соборной площади Кремля, Суздальского Спасо-Евфимьевского, Соловецкого и Троице-Сергиева монастырей29. Однако в отличие от последних, «исторически» сложившихся зданий, Распятская колокольня построена по единому плану и лучше всего говорит о трудностях, переживаемых русским архитектурным творчеством в связи с успехами колокололитейного дела на Руси и с усложнением выполняемых колоколами функций. Многократное увеличение веса и размеров колоколов вызвало кризис в строительстве столпообразных церквей под колоколы, «расщепило» их некогда единый образ и вывело на передний план часовую шатровую башню, чем, в конце концов, и подготовило почву для появления на Руси шатровых колоколен.
Теперь, когда облик Расистской колокольни нам стал в общих чертах ясен, вернемся к вопросу о первоначальных формах старой церкви Алексея митрополита и к ее конфигурации в целом. Основная идея реконструкции древнего объема памятника принадлежит П.С.Полонскому (за исключением трактовки углового ризалита с винтовой лестницей внутри и такой заведомо спорной вещи, как купол здания). Ему же принадлежит идея размещения колоколов указанной церкви на приложенной к основному объему звоннице, с чем мы поначалу, на раннем этапе наших исследований, не согласились30. Источником для гипотезы Полонского послужила гравюра Ульфельдта, которую он безоговорочно связывал с первой, а не второй церковью «под колоколы». Правда, в отличие от Ульфельдта, у которого ясно показано, что древнее подколоколенное сооружение было ориентировано по линии запад-восток (т.е. обращено своими арками к собору), Полонский поставил свою гипотетическую звонницу по направлению север – юг. К этому неправомерному выводу Полонского привела принятая им на веру идея «второй церковной башни». (Последняя, при таком рассуждении, должна была находиться в равном положении с церковью Алексея митрополита, быть обращенной алтарем к востоку, а не стоять «в затылок» другому сооружению и т.д.) Раскрыв вторично один из зондажей Полонского и получив ясное свидетельство архитектурной законченности лестничного ризалита со стороны южного фасада здания, мы пришли в свою очередь к излишне поспешному выводу, что угловой юго-западный ризалит при церкви существовал как бы автономно, а не служил началом какой-то другой формы (что было в высшей степени нелогично) и что у церкви, таким образом, вообще могло не быть звонницы. Этот ошибочный вывод нашел отражение в опубликованной нами в 1993 г. реконструкции древнего памятника31. Исходя из собственной ложной посылки, мы, в отличие от Полонского (а также Бочарова и Выголова), предположили, что колокола церкви Алексея митрополита размещались между столбами окружавшей столп аркады (причем только со стороны, обращенной к собору, поскольку все доступные в тот момент изучению столбы были скреплены между собой по-итальянски двумя поясами кованых проемных связей). Серьезным недостатком предложенной нами тогда схемы была незначительная конструктивная глубина галереи-лоджии, что не давало шансов поставить в столбы и приводить при этом в движение колокола больше средних размеров. Действительно, продолженные нами вскоре исследования показали, что связи в два пояса скрепляют между собой пилоны-столбы по всему периметру церкви. Таким образом, вопрос о размещении колоколов «в теле церкви» отпал сам собой, и мы вновь были вынуждены обратиться к идее Полонского. При новом обследовании памятника вопрос этот удалось, наконец, решить. Полонский (а с ним Бочаров и Выголов) были правы: колокола первой церкви Алексея митрополита стояли не в теле столпа, а на звоннице, но шла она не на юг от ризалита, а, как и сменившая ее большая звонница, на запад, целиком ее, т.о. предваряя. В свое время мы не обратили должного внимания на странную конструкцию внутри лестничного ризалита Распятской колокольни. Речь идет о расположенном направо от западного входа в церковь своеобразном «тамбуре» — в виде высокого, перекрытого белокаменным арочным сводом (со щелыгою в направлении север – юг) прямоугольного помещения. Из этого, некогда открытого в сторону собора «тамбура» было заново пробита дверь на перестроенную из старой винтовой новую многомаршевую лестницу на колокольню.
Стена налево при входе в тамбур (в ней пробит новый дверной проем) суть облицованная белым камнем стена углового ризалита первой церкви. Стена при входе направо, обработанная внутри и снаружи филенками, — кирпичная наружная стена ризалита Распятской колокольни. Белокаменная арка, переброшенная от стены белокаменной на стену кирпичную, в здании, построенном почти исключительно из кирпича, представляла собой не совсем понятное явление, почему мы и посчитали ее в свое время одним из результатов вторичности самой постройки. Особенно нас шокировал тот факт, что пята белокаменного свода была вложена в фуст западного белокаменного столба лоджии прямо над его базою (последняя была при этом оставлена нестесанной!). Поэтому вся конструкция показалась нам при первом знакомстве с памятником сплошным нарушением архитектурной логики. Сегодня при повторном обследовании мы убедились в подлинности и изначальности этого узла. Белокаменный свод при ближайшем рассмотрении оказался некогда открытой аркой, вложенной в столбы самими строителями, а обработанная (как выяснилось, со всех четырех сторон) филенками и замурованная в стену нового большого ризалита западная стена — древним звонничным пилоном! И арка, и пилон суть остатки первоначальной звонницы Алексеевской церкви. Пилон не только сохранил в новой обкладке все свои четыре фасада и прекрасный белокаменный цоколь, но и большой фрагмент капители — правда, уже без карниза. Западный фасад пилона и сегодня прекрасно читается снаружи. Членения его почти целиком сохранившегося антаблемента (снизу это: «полка», валик и шесть рядов кирпичной кладки; под полкой в крещатых углах пилона впервые описанные А.И. Некрасовым знаменитые александровские «клинышки») суть слегка адаптированные членения большеголовых капителей столбов октагона. Они «переходят» на звонницу со столов аркады. Антаблемент представляет собой парапетную стенку, над аркой сохранились остатки древнего чердака. Чердачное помещение, некогда перекрытое неизвестной нам кровлей, вероятнее всего не использовалось. Изнутри чердака белокаменные столбы аркады не обработаны. На капители сохранившегося пилона некогда стояла первая арка многопролетной звонницы, очевидно, той же ширины, что и арки обходящей столп аркады и т.д.
Таким образом, реконструированная нами выше звонница Распятской колокольни архитектурно полностью повторяла звонницу первой подколоколенной церкви и даже включала в свою конструкцию ее пилоны. Сегодня, когда мы узнали ширину длинного звонничного рва, равного по ширине сохранившемуся древнему пилону (3 м), допустимо думать, что старые пилоны были в процессе перестройки всего лишь обложены новой кладкой и надстроены в высоту (а может быть, даже только надстроены?). Сколько пилонов и пролетов было у звонницы, узнать можно будет только после проведения дополнительных раскопок уже в непосредственной близости к зданию Распятской колокольни.
Отличие первой звонницы церкви Алексея митрополита от звонницы Распятской колокольни заключалось в том, что ее объем над описанной соединительной аркой был зрительно разъединен с объемом церковного столпа (это хорошо видно при осмотре чердака над этой аркой). Последнее означает, что эта звонница могла иметь отдельную от церкви, двух- или трехшатровую кровлю в зависимости от количества ее пролетов.
К сказанному следует добавить, что теперь, когда угловой ризалит церкви Алексея митрополита получил, наконец, логическое объяснение, встает вопрос о его ритуальном «назначении». Если колокола, как мы убедились, стояли на звоннице, для чего были нужны винтовая лестница, узкий и неудобный круговой обход вокруг столпа и т.д.? Для развески зазвонных колоколов и звона в них? Едва ли. Остается предположить, что обход имел сакральное значение, как в древних памятниках средневековой Европы и Востока. С особым чувством отмечаем, что таинственная обходная галерея церкви Алексея митрополита была повторена в 3-м ярусе центрального столпа Покровского собора на Рву в Москве и нигде больше в этом столетии.
И, наконец, весьма вероятно и даже очень на то похоже, что на гравюре Ульфельдта изображена, как и думал Полонский, первая звонница. О существовании второй Полонский, как мы помним, не догадывался.
В заключение несколько слов о том, как мы реконструируем сам церковный объем первой церкви Алексея митрополита. Наша идея состоит в следующем: существующая Распятская колокольня каким-то образом повторяет старую церковь, ее план, основные объемы, воспроизводит в ином уже масштабе и обновленной трактовке ее архитектуру. Так, октагональная форма основного объема Распятской колокольни повторяет октагональную форму церкви-предшественницы; звонничный ризалит возле юго-западного угла воспроизводит, на свой лад, угловой выступ с винтовой лестницей, находящейся в первой церкви почти на том же месте: крупные, поярусно расположенные кокошники Распятской колокольни повторяют столь же крупные кокошники церкви Алексея митрополита (причем наверняка с аналогичными круглыми окнами по первому ярусу); звонница на столпах Распятской колокольни поглотила аналогичную звонницу первой церкви и т.д., — и только проецировать шатер этого гиганта на гипотетический шатер церкви Алексея 1513 г. мы, разумеется, не решаемся, предпочитая ему недавно включенный в круг памятников архитектуры начала XVI в., слегка вытянутый барочный купол церкви Петра митрополита Высокопетровского монастыря в Москве 1514–1517 гг.
Загадку утраченного купола первой столпообразной церкви безуспешно пытался разгадать П.С.Полонский. В поисках ответа им были перепробованы самые различные варианты, вплоть до кавказской конусообразной кровли. Пытался он воспроизвести в своих эскизах и завершение глав церкви Ивана Предтечи в Дьякове, справедливо относя эти памятники к единой линии развития. Данная проблема имеет два аспекта. В том, что огромный (около 6 м) барабан Алексеевской церкви перекрывал, вероятнее всего, восьмигранный купол (может быть, переходящий в сферический), сомнений как будто нет. Совершенно таинственным остается вопрос о его так называемом «завершении» и окончательной отделке, о его второй оболочке (если таковая, разумеется, была) и в итоге — о силуэте. Вопрос этот приходится решать сегодня в чисто теоретическом плане. Церковь Алексея митрополита — типичная купольная церковь христианского мира, как Запада, так и Востока, памятник высотно-центричной композиции с ярко выраженной поминально-литургической функцией и отчетливой семантикой32. Главным знаком в системе запечатленных этим памятником идей, их «говорящим символом» был купол. На русской почве встречаются три варианта архитектурно оформленных куполов33. В соответствии с этой градацией купол церкви Алексея митрополита был или «плоским» грибовидным, обложенным черепицей прямо по своду, или надстроенным дополнительным малым барабаном с главой, или же значительно приподнятым за счет обкладок, как вышеупомянутый купол Высокопетровского монастыря. Мы останавливаем свой выбор на огромном приподнятом куполе церкви Петра митрополита прежде всего потому, что церковь Алексея митрополита составляет ей во всех отношениях пару, начиная с посвящения и кончая датировкой, что строил эти церкви по единому плану или программе (весьма вероятно, по обету) один и тот же ктитор, вкладывая в это строительство (что совершенно очевидно, поскольку обе церкви построены столпообразными) один и тот же смысл34. Мы останавливаем свой выбор на этом куполе еще и потому, что склонны понимать заключенную в понятии «купольная церковь» метафору буквально. Если бы церковь строилась с традиционными для подколоколенных церквей звонами вверху на скуфье купола (как будут строиться позднее, в конце XVII—начале XVIII в. октафолийные церкви московской знати), вопроса бы не было, и мы бы завершили силуэт церкви небольшим барабаном с главой. Поскольку же звоны устроены заведомо «в столбах», а не на сводах, мы вправе предположить, что строители имели целью освободить и пластически выявить в полную мощь сам купол. С некоторым «безобразием» этой малопривычной барочной формы нас должна примирить его недавно восстановленная в правах подлинность35.
Само собой разумейся, что вопрос о форме несохранившегося купола первой столпообразной церкви Александровой слободы остается открытым.
1991–1994гг.
Примечания
1 Кавельмахер В.В. Памятники архитектуры древней Александровой слободы // Информационный курьер Московской организации Союза архитекторов РФ. № 7. 1991. С.17-19.
2 О назначении церквей «под колоколы» см.: Кавельмахер В.В. Способы колокольного звона и древнерусские колокольни // Колокола. История и современность. М., 1985. С.39—78; Кавельмахер В.В. Большие благовестники Москвы XVI — первой половины XVII в.// Колокола. История и современность. М., 1993, вып. 2. С.75–118.
3 Самое раннее упоминание Распятской церкви – март 1710 г. В «Историческом и археологическом описании первоклассного Успенского монастыря в городе Александрове» (архимандрит Леонид) (СПб., 1884, С. 100) в описи церковных сосудов встречаем: «Подсвечник серебряный вызолоченный с вырезанной надписью: «1710 года в марте дано от благородной и великой княжны Марии Алексеевны в церковь Распятию Господню в Успенский девичий монастырь, что в Слободе Александровой». О том, что у Распятской колокольни в древности было другое посвящение, первым догадался П.С.Полонский (См.: Полонский П.С. Рецензия на рукопись проф. А.И.Некрасова «Памятники Александровой Слободы» // Архив Александровского музея-заповедника. М., 1948. С. 30), за ним — А.И.Некрасов (Памятники Александровой Слободы, их состояние и значение. Александров, 1948. С.191. (См.: ЦГАЛИ. Ф.2039. Оп.1 Ед. хр. 17.). Исследователи (весьма вероятно, первым был все-таки Некрасов, установить это сейчас уже невозможно) обратили внимание, что в писцовых книгах начала XVII в. Распятская церковь не упоминается, но фигурирует некая церковь Алексея митрополита, и сделали правильные выводы. Недавно нами был обнаружен прямой документ, подтверждающий факт переосвящения храма. В челобитной игуменьи Макрины о перенесении престола находящейся вблизи Слободы Крестовоздвиженской церкви в Успенский монастырь, датированной августом 1707 г., говорится: «... а у нас в монастыре церковь под колокольнею во имя иже во святых отца нашего Алексея митрополита каменная, службы в ней нет из давних лет» (см.: ЦГАДА. Ф.235. Оп. 1. Ед. хр. 6447. Л. 1-1 об.). Таким образом, если не считать Некрасова и Полонского, никому из наших предшественников первоначальное посвящение подколоколенной церкви известно не было. Тем не менее, мы в своем изложении будем, по мере необходимости, пользоваться правильным посвящением, не оговаривая это в каждом отдельном случае.
4 Суслов В.В. Памятники древней) русского зодчества. СПб., 1897. Вып.1У.
5 ИРИ. М., 1909. Т.2. С.73, примеч. 2. С. 84, 85.
6 Некрасов А.И. Древние подмосковные. Александрова Слобода. Коломенское. Измайлово. М., 1923; он же. Проблема происхождения древнерусских столпообразных храмов // Труды кабинета истории материальной культуры МГУ. 1930. Вып. V; он же. «Памятники Александровой слободы, их состояние и значение». ЦГАЛИ. Ф.2039 Оп 1 Ед.хр. 17. Л. 126-191.
7 Ильин М.А. Путь на Ростов Великий.М., 1973. С. 101 и далее.
8 Куницын М.Н. Александрова Слобода. Ярославль, 1968. С. 36-40.
9 Бочаров Г.Н., Выголов В.П. Александрова Слобода. М., 1970. С. 22-24.
10 Полонский П.С. Архитектурные памятники Александровой Слободы // Архив Александровского музея-заповедника (не опубл.).
11 Полонским раскрыта в общих чертах строительная история памятника, все выводы относительно назначения отдельных его частей и его общая интерпретация — наши. Мы представляем выполненные разными авторами исследовательские этапы в виде общего теоретического итога ради простоты и удобства.
12 Существующие в шатре Распятской колокольни восемь слухов пробиты на рубеже ХVII–ХVIII вв. при превращении шатрового восьмерика в звонницу. На эту деталь впервые обратил наше внимание Н.В.Сибиряков. В четырех слухах видны элементы заложенной в шатер при его возведении кованой арматуры. До переделки шатер был зашит снизу деревянным потолком.
13 Леонид, архимандрит. Указ.соч. С. 82; Суслов В.В. Указ.соч.
14 На то, что перед нами классическое «место для колокола» указывает изначальное отсутствие в основании звонов каменных парапетов (ныне существующие принадлежат одному из поздних ремонтов). И пилоны палатки, и державшие колокол дубовые станы стояли на открытом полу на виду у всего города. В такие донизу открытые звоны можно было звонить, раскачивая колокол, как было принято, с земли. Однако, в данном конкретном случае такому приему звона должны были мешать низко положенные металлические связи, так что, вероятнее всего, звонари Распятской колокольни приводили колокол в движение, стоя рядом с ним.
Пользуясь колокололитейными таблицами, можно довольно точно определить размеры и вес колокола, для которого этот колоколоприемник был построен. Расстояние между связью и полом палатки (меньше 2 м) показывает, что в нее мог быть поднят и поставлен колокол чуть меньше сажени высотой, т.е. около 250 пудов весом. Последнее позволяет сделать некоторые выводы о самом колоколе. Судя по построенному для него почетному вместилищу, это была местная реликвия — большой именной благовестный колокол великого князя. (На вклад великого князя, а не царя, указывает, с нашей точки зрения, его недостаточно большой вес. Начиная с 1550 г. царь делает вклады в свои соборные церкви колоколами не менее чем в 500 пудов весом, тогда как для эпохи Василия Ш этот вес огромен). Такой колокол, причем слободского происхождения, нам известен. Он и сегодня стоит на юго-восточном звоне валового яруса Ивана Великого и известен под именем «Старый слобоцкой». Колокол этот дошел до нас в переливке 1641 г. На самом колоколе его новый вес не проставлен (при переливках колокола всегда прибавляли в весе), но в дошедшей до нас описи Ивановских колоколов 1695 г. он указан: «309 пуд 20 гривенок» (см.: Ведомость о колоколах на Ивановской колокольне в Москве 1749 г. РГДДА. Ф.18. Ед.хр. 145. Л. 9 об.). Узнать вес колокола со столь высокой точностью абсолютно невозможно, поэтому, вероятнее всего, это был извлеченный из дел Пушкарского приказа вес положенного в печь металла и, может быть, даже без вычета на угар. В любом случае разница в весе в 50 пудов на итоговом размере колокола подобных кондиций сказывалась очень слабо, так что его поперечник, а стало быть, и высота остаются чуть больше — чуть меньше сажени, т.е. вполне вероятно, что это — тот самый колокол.
Факт переливки старого благовестника Василия III не следует принимать за попытку первых Романовых оживить Слободу, напротив, его новое, явно московское, прозвище свидетельствует, что колокол был привезен в Москву задолго до 1641 г., вероятнее всего еще при Иване Грозном в конце опричнины.
Несмотря на почет, ему оказанный (отдельный колоколоприемник), выполнявшиеся Старым слободским колоколом функции не совсем ясны. Ни праздничным, ни воскресным колоколом он, скорее всего, уже не был. С появлением на колокольнях новых более тяжелых колоколов (об этом ниже) старые благовестники от праздничных служб отставлялись и им передавались менее важные службы. Думаем, что в новой ситуации, после постройки Распятской колокольни, Старый слободской мог играть в Слободе роль воскресного.
15 Пять из восьми притворов устроены функциональными: восточный играет роль церковной апсиды, северо-восточный — апсиды жертвенника, западный, северный и южный имеют форму глубоких дверных распалубок, их боковые стенки выложены наподобие откосов. Шестая — юго-западная — ниша сделана неглубокой: за нею находилась внутристенная винтовая лестница на обходную галерею. И только юго-восточная и северо-западная ниши могут считаться обычными притворами. В юго-восточной, восточной, северо-восточной и северо-западной нишах устроены окна в прямоугольных наличниках с толстыми прутовыми решетками и арочными перемычками (переделаны в начале XVIII в.) того же типа, что и окно Никольского придела Покровского собора. Снаружи сохранились две крашеные деревянные ставни, вероятно начала XVIII в.
16 В том, что первая церковь Алексея митрополита (как и сменившая ее Распятская колокольня) суть церковь «под колоколы», априори были согласны все исследователи. Однако прямых доказательств этому до последнего момента получить не удавалось. При первой публикации этой статьи (см.: Кавельмахер В.В. Новые исследования Распятской колокольни Успенского монастыря в Александрове // Реставрация и архитектурная археология. Новые материалы и исследования. М., 1991) нами было высказано предположение о размещении колоколов между столбами или пилонами октагональной части памятника. П.С.Полонский, Г.Н.Бочаров В.П. Выголов допускали существование при первой подколоколенной церкви звонницы (и оказались правы).
Тем не менее обходящая церковный столп галерея-лоджия представляется с точки зрения идеи помещения в ней колоколов местом символически оправданным, даже идеальным, но крайне неудобным из-за недостатков ее конструкции. Название «галерея» весьма условно. Для того чтобы иметь право так называться, она слишком узка. В действительности это соединенная между собой тесными 60-сантиметровыми проходами вереница разделенных угловыми столбами ниш, или «впадин», двухаршинной глубины. (Эти впадины мы и сейчас рассматриваем как ниши с боковыми слухами-проходами.) Высказывая свое предположение, мы допускали, что колокола в этих «нишах» стояли не на капителях, а по-итальянски, на железных рамах в средней части (посредине) столбов. Однако при повторном обследовании памятника в 1993 г. мы обнаружили как раз в этом месте дополнительный мощный пояс связей (помимо обычного в таких случаях пояса над капителями, в пятах арок). Это обескураживающее открытие заставило нас вернуться к гипотезе Полонского — Бочарова — Выголова и найти, в конце концов, звонницу (см. ниже). Мы утешаем себя только тем, что найденная звонница является производной от арок лоджии, служит им продолжением и архитектурно их повторяет.
Нетрудно заметить, что в данном случае вопрос о назначении галереи с винтовой лестницей на нее становится открытым. Можно только предполагать, что ответ на него лежит в области обрядовой символики, в области древних верований и обычаев. Внутристенные (часто скрытые) обходы встречаются в культовых заупокойных памятниках в архитектуре разных народов.
17 Глазов В.П. Отчет об археологических раскопках на территории Успенского монастыря в г Александрове. Владимир, 1981 (Архив института археологии. Инв. № Р-1, 9268). Памятником нездорового интереса к выдвинутой П.С.Полонским гипотезе «двух колоколен» остается статья Н.И.Иванова, В.И.Плужникова и Н.Н.Свешникова «Применение биофизического метода к исследованию и реставрации памятников истории и культуры» (Вопросы охраны, реставрации и пропаганды памятников истории и культуры: Сб.М.,1975.С.253), в которой авторы утверждают, что ими с помощью «биолокаторов» зафиксированы остатки «второй колокольни». Утверждение это останется на совести его авторов.
18 См. также пирамидальные кровли на четырех углах четверика церкви Троицы на Дворце.
19 Штаден Г. О Москве Ивана Грозного: Записки немца-опричника. М.,1925.С.90,91 и 147; Таубе И., Крузе Э. Послание Иоганна Таубе и Элерга Крузе // Русский исторический журнал. Кн.8.Пг.,1922.С.51.
20 Таубе И., Крузе Э. Указ.соч.
21 Дифференциации строительных периодов в жизни архитектурного ансамбля Александровой Слободы посвящено наше исследование в настоящем сборнике «Государев двор в Александровой Слободе как памятник русской дворцовой архитектуры».
22 Штаден Г. Указ.соч.
23 Об увозе в Слободу Пименовского колокола в 500 пудов весом сообщает единственный источник — III Новгородская летопись (ПСРЛ. Т.III. СПб., 1841. С. 259). Встречающиеся в литературе упоминания (со ссылкою на Штадена) о том, что доставленный в Слободу колокол «был поставлен между церковью и башней», — плод литературной небрежности новейших авторов — М.Н.Куницына (см.: Куницын М.Н. Указ.соч.С.40) и Г.Н.Бочарова и В.П.Выголова (см.: Бочаров Г.Н., Выголов В.П. Указ. соч. С.22, примеч. 31). «Отцом» этой топографической легенды является Куницын, соединивший «по забывчивости» два места из Штадена. В одном месте Штацен пишет об увозе Иваном Грозным в Слободу «всех больших колоколов» из Новгорода и Пскова (см.: Штаден Г. Указ.соч.С. 90, 91), в другом — говорит о большом благовестнике на Соборной площади в Кремле, действительно висевшем «между церковью и башней» (по контексту — «церковь» это Успенский собор, «башня» — Иван Великий; см.: Штаден Г. Указ.соч. С. 104). Вслед за Куницыным легенду о «колоколе и башне» повторили, не проверив, Бочаров и Выголов. В библиографическом списке к их книге книга Штадена не фигурирует.
24 Для выяснения габаритов звонницы и ширины ее пролетов и столбов летом 1989 г. нами были предприняты перед западным фасадом колокольни археологические раскопки. Приступая к исследованиям, мы отдавали себе отчет, что, подобно другим крупнейшим звонницам своего времени, звонница Распятской колокольни была основана не на прерывистых, а на сплошных ленточных фундаментах и что в случае выборки последних шансов на отыскание оснований или контуров столбов у нас почти не остается.
Действительно, на расстоянии 13 м от звонничного ризалита был обнаружен край фундаментного рва огромной, судя по всему, не менее чем трехпролетной звонницы, шедшей когда-то от стены колокольни в западном направлении. Как мы и предполагали, фундаменты изо рва при разборке звонницы были почти полностью выбраны (по крайней мере, на участке нашего очень небольшого, далеко отстоящего от церкви раскопа). Ров оказался засыпанным строительным мусором, битым кирпичом, счищенным известковым раствором, кровельной черепицей двух типов и белокаменными обломками, оставшимися от разборки. Дно рва уплотнено часто забитыми сваями, глубина от поверхности земли — одна сажень. Все извлеченные из засыпки белокаменные и кирпичные обломы идентичны обломам сохранившегося звонничного ризалита и Распятской колокольни в целом. Полученные данные: длина 14 м, ширина 3 м, высота столбов 11 м (последняя та же, что у ризалита), плюс выведенный нами по колокололитейным таблицам размер самого большого колоколенного пролета (поперечник Пименовского колокола 2,48 м с небольшой поправкой в сторону увеличения, итого — около 3 м), а также ясный и открытый пропорциональный строй этого сооружения позволяют нам, рассчитав величину и количество столбов, с достаточной долей вероятности реконструировать эту часть памятника.
К этим итогам остается добавить, что к западу от фундаментного рва никаких следов строительства (иначе говоря, остатков «второго столпа»), разумеется, не встречено. Думаем поэтому, что «второй столп» появился у Ульфельдга «от бедности воображения». Нарисовав «в воздухе», рядом со стоящим столпообразным сооружением цепочку колоколов, рисовальщик уже не знал, на что ему опереть их гирлянду с другой стороны. Как известно, рисунки к гравюрам рисовались по памяти и, естественно, уже не в России.
25 Напомним, что двухскатная кровля (что очень важно) изображена у Ульфельдга. Кроме того, шпилеобразный шатер часобитни делает излишним существование на здании еще трех островерхих шатров «готического» рисунка. И, наконец, культурный слой вокруг Распятской колокольни и вокруг бывшей звонницы предельно насыщен битой черепицей двух видов — чернолощеной типа «бобровый хвост» и серо-желтой лотковой средиземноморского типа. По всем данным, в ранний период существования Слободы ее здания были покрыты чернолощеной черепицей или укрепленной на гвоздях, или уложенной на растворе посводно. У многочисленных обломков чернолощеной черепицы, собранной в раскопе на месте звонницы, отверстия для гвоздей забиты раствором. Последнее означает, что черепица укладывалась посводно и что кровель на здании или не было вообще, или они (например, шатер часобитни) черепицею не крылись.
26 Это должно было произойти после смерти в 1707 г. опальной сестры Петра I царевны Марфы Алексеевны, когда бывшая церковь Алексея митрополита была по ходатайству властей переосвящена сначала в Крестовоздвиженскую, а потом в церковь Распятия Господня. Известно, что царевна Марфа — инокиня Маргарита — жила в пристроенных к Распятской колокольне с юга особых палатах, каменных и деревянных, однако домовой церковью инокини Маргариты был северный Сергиевский придел Покровского собора, а отнюдь не сливавшаяся с ее палатами подколоколенная церковь.
27Ведомость о колоколах... РГАДА.Ф. 18. Ед. хр. 145. Л. 4 об., 13 об. Колокол дошел до нас в переливке 1730 г. Его новый вес — 420 пудов.
28 Эти станы, хотя напрямую их связывать с Пименовским колоколом и невозможно, являются сегодня (поскольку Распятская звонница не сохранилась) единственным материальным свидетельством пребывания Пименовского колокола в Слободе вообще. Дело в том, что колокол, поднятый под шатер Распятской колокольни в начале XVIII в., был насажен по-старинному на деревянный вал с металлическим сердечником длиной 2,5 м и вложен в окованные железом специальные уключины. Для XVIII в. эта система является полным анахронизмом, поэтому у нас появляется право датировать колокол на валу второй половиной—концом XVI в., когда только и могла произойти замена одного 500-пудового колокола другим. По-видимому, колокола-реликвии Распятской колокольни, первыми среди которых были, бесспорно, Пименовский и Старый слободской, были взяты Грозным в Москву, а взамен здесь же в Слободе на литейном дворе отлиты и установлены их весовые эквиваленты. Все дальнейшее происходило, таким образом, уже с колоколом-заместителем. К сожалению, документально проверить эти предположения из-за отсутствия у нас описей колоколов Распятской колокольни не представляется возможным. В прошлом веке ученым была известна какая-то опись 1742 г. (а также опись 20-х гг. XVIII в.), но сейчас следы ее потеряны. О том, что «в конце XVII в. на Распятской колокольне (где именно?) висело двенадцать колоколов» (один из них якобы пятисотпудовый благовестник), без ссылки на источник сообщает Куницын (см.: Куницын И.Н. Указ.соч .40.). Он же дает понять, что ему известно содержание отписки монастырских властей на известный указ Петра I 1701 г. об отсылке на Пушечный двор в Москву трети монастырской колокольной меди. По утверждению Куницына, в переливку был якобы отдан как раз «новгородский великан» — вещь совершенно невероятная и противоречащая фактам: «новгородский великан» по сей день стоит на Иване Великом. К сожалению, эти сведения Куницына очень похожи на домыслы. Однако поскольку следы колокола-заместителя под шатром Распятской колокольни теряются, вопрос остается открытым. Имеется, правда, слабая надежда, что следующий 500-пудовый колокол Успенского монастыря для Распятской колокольни в 1823 г. был отлит александровскими купцами Каленовым и Уголковым из старой меди, что это была переливка, но данная гипотеза, как впрочем и все остальные, нуждается в проверке.
29 О двух последних несохранившихся звонничных ансамблях судим по иконографии.
30 См. примеч. 16.
31 Кавельмахер В.В. Указ.соч. С. 124. Рис. 2, 3.
32 На эту тему (общехристианские прототипы русских октагональных и столпообразных церквей) совместно с Т.Д. Пановой подготовлена статья «Остатки белокаменного храма XIV в. на Соборной площади в Кремле» о древнейшем октагональном памятнике московской архитектуры церкви Ивана Лествичника 1329 г.
33 В действительности — больше, поскольку сюда следует отнести и столпообразные шатровые церкви и различные модификации купольных церквей на квадратном основании. Мы выделяем три вида куполов применительно к данной ситуации и данному конкретному памятнику октагонально-столпообразной конфигурации. Это — плоско-шлемовидные, одинарные или двойные купола церкви Ивана Предтечи в Дьякове, Ивана Великого (до перестройки) и Покровского собора на Рву (конструкция куполов двух последних памятников представляет собой проблему, однако ясно, например, что купола 4-х ориентированных по странам света столпов Покровского собора были двойные). Это — увенчанные небольшими барабанами купола столпообразных церквей «под колоколы» (таких, как подколоколенная церковь в Спасо-Евфимьевском монастыре в Суздале, подколоколенная церковь Болдина монастыря и Георгиевская колокольня в Коломенском). И, наконец, это — известный пока в единственном числе барочный купол церкви Петра митрополита в Высокопетровском монастыре в Москве.
34 Петр и Алексей митрополиты — великие московские чудотворцы, первые по рангу святые покровители московского великокняжеского дома. В Москве были их целебноносные мощи, но в ней довольно долго не строили посвященных им каменных церквей. Постройка этих церквей великим князем вполне могла носить программный характер. Первая каменная церковь Алексея митрополита была построена в Чудове в 1473–1477 гг. на месте «проявления» мощей святого. По ряду признаков она имела форму мартирия и находилась при трапезной. В нее из соборного Благовещенского придела была перенесена рака чудотворца. Не исключено, что церковь Алексея митрополита в личных владениях великого князя в Слободе должна была о ней напоминать.
В отличие от Алексея митрополита, святой Петр чудотворец не имел в Москве своего мартирия, усыпальницей ему служил им же заложенный кафедральный Успенский собор. Каменных церквей, посвященных Петру митрополиту, не ставили очень долго. Известная с начала XV в. церковь Петра митрополита на Государевом дворе в соседнем Переяславле-Залесском была в течение 200 лет, вероятнее всего, деревянной. Церковь была поставлена на месте «деяний» святого. Ее мемориальный характер отражен в ее каменной реплике последней четверти XVI в.: она шатровая, крещатого плана. Первой каменной церковью Петра митрополита в Москве стала, по-видимому, современница нашей церкви Алексея — октафолийная церковь мастера Алевиза «в Высоком». Она также поставлена на месте «деяния» митрополита Петра, и ее форма — форма христианского мартирия — более всего говорит о продуманном символическом характере связанных с памятью святого мероприятий. Единственная известная нам каменная церковь Петра митрополита в непосредственной близости от его гроба была поставлена только в последней четверти ХУЛ в. в Кремле на Угрешском подворье. Она стояла на Кремлевской стене и была шатровой. Это взорванная Наполеоном Петровская башня.
35 Исследования арх. Б.П.Дедушенко (80-е гг.).
Все материалы библиотеки охраняются авторским правом и являются интеллектуальной собственностью их авторов.
Все материалы библиотеки получены из общедоступных источников либо непосредственно от их авторов.
Размещение материалов в библиотеке является их цитированием в целях обеспечения сохранности и доступности научной информации, а не перепечаткой либо воспроизведением в какой-либо иной форме.
Любое использование материалов библиотеки без ссылки на их авторов, источники и библиотеку запрещено.
Запрещено использование материалов библиотеки в коммерческих целях.
Учредитель и хранитель библиотеки «РусАрх»,
доктор архитектуры, профессор
Сергей Вольфгангович Заграевский